Прогулки с пантерой - Наталья Саморукова

— Да мы не флиртуем. Мы вообще не говорим о чувствах. Своих…

— Ах какая разница. По сути — это флирт. Но человек станет иным, когда ты его узнаешь. Когда увидишь его будничную сторону. Ой, ну что я тебе прописные истины объясняю. В сети нет туалета, грязных носков, храпа, скуки, которая неизбежна в нормальной жизни. Романтики ей захотелось! Только посмей.

— Ты что разбушевалась так?

— А то! Лешка тебя любит, он добрый, внимательный, умный. Какого рожна тебе надо?

Разговор приобретал нежелательную для меня окраску и я быстренько свернула его, сославшись на чудовищную усталость и неспособность предаваться аналитике, тем более на личную тему.

Нам принесли кофе в крошечных фарфоровых чашечках и микроскопические десерты, красиво оформленные свежей черникой. В жизни всегда можно найти позитив — свежую ягоду в мае, вежливого официанта, со вкусом декорированный зал. Исподтишка осматривая посетителей, я не могла не обратить внимание, что большая часть гостей заведения довольно улыбается. Может, я разучилась радоваться жизни? Работа работой, но за ее пределами есть много такого, что способно утешить и после самых сокрушительных провалов. Мне есть ради чего стараться. Есть ли?

— Слушай, может быть, ты мне расскажешь, что с тобой происходит? Я понимаю, что мой визит оказался некстати, но кто же знал, что я застану тебя при таких делах.

— Могу рассказать, только с какого конца начать, не знаю. Слишком уж путаная и скажу тебе, Саньк, отвратительная история.

— Да ладно, закажем еще коньяка и я сравняюсь с тобой интеллектом.

К концу моего рассказа в голове приятно шумело, но в этот шум уже вплеталось завтрашнее тяжелое похмелье.

* * *

— Я знаю, кто может помочь! — вдруг закричала на все кафе Александра. На нас стали подозрительно коситься.

— Да не кричи так? Кто тут может помочь? Полиции двух стран с ног сбились.

— Полиции сбились, и пусть себе, а у меня есть на примете человек, который обязательно поможет. Точно знаю. Пошли скорее отсюда, надоело, на воздух хочу. Сейчас я ему позвоню. Он как раз должен быть дома.

— Сань, да объясни, кому ты собираешься звонить?

Но Санька, не слушая меня, уже набирала номер.

— Бонасера, синьора, соно Алекс, се Марко, порфаворе? — залопотала она вполне бойко для начального уровня итальянского, — туто бене? О, белло! Граци. Марко? Слушай, есть очень-очень интересная тема. Будто специально для тебя! Не ругайся, я звоню, чтобы просить о помощи.

Заслонив трубку рукой, Санька отошла от меня на несколько шагов, и минуты две слушала монолог неведомого Марко. Потом в три раза дольше говорила сама.

— Он прилетит, — крикнула она, завершив беседу и кидаясь ко мне.

— Да кто? Объясни же!

— Нет, ничего объяснять не буду. Марко — это Марко. Надо увидеть, иначе все равно ничего не поймешь.

Она была права.

Огромный детина ростом за два метра, рыжий, бородатый с глазами ребенка и поступью медведя неуклюже обнял Александру, одновременно протягивая руку мне. По-русски он говорил с едва уловимым акцентом, но его словарный запас с лихвой перекрывал мой и Санькин, вместе взятые.

Вчера подруга, сколько я ее не уламывала, так и не сподобилась на комментарии. А уже утром ее итальянский знакомый разбудил нас звонком в шесть часов и сказал, что в восемь вечера мы можем встречать его в аэропорту. Я терялась в версиях, пытаясь объяснить подобную оперативность.

От Марко пылало, как от печки. Если бы я была режиссером, чуждом художественным штампам, я бы взяла его на роль Иисуса. Именно таким должно быть добро в современном мире, с пудовыми кулаками, но с чистыми, как и много веков назад, глазами, на которых знание мира не оставляет грязи. От Марко обалдели все, и Лешка, и заглянувший на огонек Григорий, и вечно отстраненный Филипп, и монстр Кузя, доевший накануне последние запасы гуталина. Одна Санька, уже привычная, на правах старой знакомой Марко, лучилась от самодовольства. Мы же, открыв рты, неприлично пялились на детину. Он и слова то еще сказать не успел, а мы были в нокауте.

Знакомство мы начали по традиции за столом. Марко уверенно опрокинул стопку водки, закусил ее хрустким огурчиком и похлопав длинным ресницами, сказал.

— Наверное, я должен объяснить.

— Если это не очень сложно, — робко попросила я.

— Хочу предупредить сразу, никакой мистики, никаких потусторонних сил. Просто я умею вживаться в образ.

— В каком смысле? — подавился куском колбасы Гришка.

— В самом прямом, коллега.

— Коллега?

— Да, я долгое время работал, как у вас говорят, в органах, сейчас в отставке. Дед оставил наследство, могу позволить себе заняться тем, что по душе. Езжу по миру, учусь новому, пишу книги. Ваша история показалась мне очень любопытной в качестве сюжета. Но он не закончен, не так ли?

Мы кивнули.

— У меня абсолютная память. Есть особенность, я запоминаю не просто слова, события, людей. Я запоминаю ощущения. Не только свои, но и окружающих. То, что я пережил однажды, или кто-то пережил рядом со мной, навсегда остается вот здесь, — Марко ткнул себя в голову, — и вот здесь, — коснулся груди. Порой мне достаточно увидеть несколько деталей, чтобы воссоздать картину. И …меня очень сложно обмануть.

— С такими талантами и на свободе, — буркнул завистливый Гришка, — как же тебя со службы отпустили?

— По состоянию здоровья. Так много чувствовать вредно. Нет-нет, я адекватен, не бьюсь в истерике от того, что ежесекундно через меня несется поток эмоций. Но устаешь. Надо отдыхать, запираться и быть одному. Или уезжать туда, где много пространства и мало людей. Москва в этом смысле очень тяжелый город.

Я видела, что Гришка ему не верит. А все остальные, напротив, поверили безоговорочно. Вот только чем нам может помочь человек с гипертрофированной способностью к эмпатии и с абсолютной эмоциональной памятью? Качества замечательные, но какое отношение добродушный Марко имеет к дьявольским находкам?

— Поймите, Настя, я был карабинером, ко мне до сих пор обращаются за помощью, хотя я изо всех сил скрываю способности. Я перевидал на своем веку очень много преступлений и преступников, в том числе и маньяков. Я знаю про них очень-очень много.

— Вы отлично говорите по-русски, — восхищенно сказал Лешка.

— Да, а еще по-румынски, по-английски, по-немецки. Мне очень легко даются языки. Это проще, чем писать книги, — улыбнулся он. Не надо ничего придумывать. Понимаете, коллега, — Марко по-детски упрямо пытался расшевелить Григория, — в этой моей голове столько всего, что придумать что-то новое… А тут звонит несносная Алекс и рассказывает историю, подобной которой я не слышал. Даже близко. Я уже краем знал о ней из прессы, но подробности меня поразили. Я решил, что буду помогать вам.