Маленькие подлости - Кармен Посадас

– Будьте любезны, позвоните в электрокомпанию или муниципалитет, куда хотите, только держите меня в курсе; это все-таки не «третий мир», я полагаю, в Мадриде электричество не должно отключаться надолго.

– Конечно, сеньор, не беспокойтесь. Я сообщу вам, как только что-то станет известно.

Муж и жена обмениваются взглядами. Тельди в бессилии разводит руками, Адела рассматривает стены и дверь кабины: хватит ли воздуха? Вдруг температура повысится настолько, что косметика поплывет? Вот беда, в абсурдных ситуациях трудно сохранить лицо, даже помолодевшее от счастья. А этот случай иначе, как абсурдным, не назовешь. Абсурднее быть не может.

– Хотя бы скамеечку сделали, как в старых лифтах, – говорит Тельди. – Ждать лучше сидя, чем стоя, правда? Ну да ладно, самое худшее – опоздаем к Суаресам, ну и пускай, все равно у них скучно. – Он вздыхает и ослабляет узел на галстуке, скорее машинально, чем из-за жары.

Оказавшись взаперти, супруги размышляют: Адела о муже, а он – о любовном письме. Со спокойствием человека, привычного к разным обстоятельствам, Эрнесто пользуется вынужденным бездельем, чтобы слово в слово вспомнить содержание некоего красивого послания, которое ему предстоит выманить завтра у месье Питу. «Хочу тебя, ищу тебя, иду к тебе» – так начинается текст, написанный собственной рукой Оскара Уайльда. Однако это не отрывок из оригинала «Идеального мужа», что сразу приходит на ум. Нет, речь идет о письме, адресованном загадочному Берти, которое на три года опережает выход в свет литературного шедевра. Кто же этот носитель викторианского имени? У Тельди возникает идея, столь интересная, сколь и скандальная, но он не сможет убедиться в ее правильности, пока не завладеет письмом. «I want you, I need you, I'm coming to you», – повторяет он мысленно с вожделением истинного коллекционера. Очень может быть, Эрнесто не станет перепродавать письмо, оставит сокровище у себя, хотя такая вещь дорого стоит, без всяких сомнений. В последнее время он все чаще предпочитает тщеславие прибыли.

«Красивое любовное послание, – взволнованно думает он, – прекрасное любовное послание!»

Мысли Аделы, напротив, далеки от амурной темы. Она смущена тем, что впервые на очень долгий срок оказалась наедине с мужем, да еще в замкнутом пространстве. В течение почти тридцати лет супруги придерживаются негласной договоренности: я не вмешиваюсь в твою жизнь, ты – в мою, так и культурно, и удобно. Параллельные жизни могут соединиться только в бесконечности или в могиле, но тогда уже все равно. Адела на секунду представляет: вместе навеки. Звучит как приговор, ей непонятна тревога некоторых о том, где и в чьей компании упокоятся их останки. Влюбленные, похороненные рядом, неразлучные до скончания времен, или их пепел, развеянный над морем или лугами, заросшими ромашками… Все это весьма романтично, но пепел есть пепел, а мертвые тела не воскресишь. У Аделы не хватает самомнения надеяться на то, что ее останки окажутся способными чувствовать любовь или грусть от разлуки с близким человеком.

Зато живой Аделе никуда не спрятаться от желания, боли, любви, агонии и многого другого, от чего люди страдают повсеместно и ежечасно. К собственному удивлению, она осознает: ей остро хочется близости с Карлосом. Присутствие мужа, ранее никогда не вызывавшее каких-либо эмоций, теперь, когда он совсем рядом, доставляет неудобство.

Обычно посторонние люди в лифте становятся у противоположных стенок, чтобы случайно не соприкоснуться телами, и смотрят в потолок, чтобы вдруг не встретиться взглядами. Они неловко переминаются с ноги на ногу или пытаются насвистывать какую-то мелодию, то и дело поглядывают на часы, страстно желая, чтобы поскорее открылась дверь (да открывайся же наконец!), ибо чужеродное вторжение на нашу территорию невыносимо. Так же поступили и Тельди.

Эрнесто ютился в углу кабины. Ему не мешала близость Аделы (а почему, собственно, должна мешать?), ведь жена – его составная часть. С тех пор как много лет назад они молчаливо заключили пакт о параллельном существовании, Адела стала чем-то вроде его руки, или ноги, или кожи, если угодно. Он даже любил ее (почему бы нет?), как привычную вещь, как то, что всегда находится перед глазами и тем самым продолжает нас.

Точно так же до сих пор и Адела относилась к их браку. Любовники позволяли ей чувствовать, что она живая. Одного она по-настоящему любила, даже хотела убежать с ним. Но в итоге осталась с Тельди, потому что в побеге нет необходимости, если есть полная свобода и безукоризненный пакт о параллельном существовании, а также территория, достаточно большая для того, чтобы вести самостоятельную жизнь: две спальни, две ванные, две входные двери. Наличие обширного ареала – чуть ли не самое ощутимое благо, даруемое деньгами, потому-то и наименее доступное.

Теперь, в лифте, в раздражающей близости от мужа, который сначала расстегивает две пуговицы на рубашке, а затем начинает снимать ботинки, Аделу вдруг охватывает сильное – до озноба, до тошноты – отвращение. Усы Тельди покрываются каплями пота, волосы, до того неестественно пышные, обтягивают череп… Вид мужа сталкивается в сознании Аделы с образом Карлоса, и от сравнения отвращение усиливается. Дыхание учащается, словно ей не хватает воздуха, тело охватывает мучительное стремление выбраться из лифта, броситься в другие объятия, не Тельди, тело которого старчески припахивает. Аделу в очередной раз пугает мысль, что она влюблена сильнее, чем допускает благоразумие. «Помни, дорогая, – цинично внушает она себе, хотя цинизм в данных обстоятельствах дается с трудом, – любовь бессмертна, но только тогда, когда она есть. Как говорится, буду любить тебя вечно – до половины девятого вечера». Этого мудрого принципа она придерживалась в прежних связях, поскольку опыт помог усвоить правило – глагол «любить» не имеет будущего и прошедшего времени, только настоящее. Мысленно твердя сию аксиому, Адела старается не смотреть, как намокает сорочка мужа. «Единственное чувство, способное выжить, – то, которое отмеряют малыми толиками, не спеша, которое смакуют, а не пьют жадными глотками, которое есть желание, но не обладание…» Адела научилась уважать постулаты благоразумия.

Жара становится нестерпимой. Кажется, воздух спекается в легких. Один вдыхает то, что выдыхает другой. Тельди снова звонит по телефону консьержу, кричит, протестуя, и звук, рвущий барабанные перепонки, присоединяется к неприятным ощущениям, вызванным его близостью, – едкому запаху пота и влажной тяжести на правой руке. От невольного прикосновения Тельди по ее позвоночнику словно пробегает электрический разряд, неотразимый и ужасающий, как откровение. Она вдруг понимает, что до сих пор могла сосуществовать с этим старческим телом, с этими жиденькими волосенками, прилипшими сейчас к черепу, только потому, что раньше их в упор не замечала. Муж и жена были всегда обоюдно независимы и снисходительны, много путешествовали порознь и мало виделись, старались соблюдать права друг друга и не пересекать границу чужой территории, дабы не спровоцировать ответного нарушения. «Однако с годами свобода сходит на нет», – вдруг осознает Адела. Когда-нибудь неизбежно придет конец этой праздной, на публику, жизни, которая всегда спасала ее от проблем и печалей; исчезнут друзья, путешествия… Им с Эрнесто придется все чаще оставаться наедине, начнутся недомогания, болезни. Бог мой, старость вторгается на любые территории!