Всегда подавать холодным - Макс Александрович Гаврилов

– Отец с матушкой к тому времени уж в землице сырой лежали. Федор Петрович сразу управляющего выгнал. Ворюга был жуткий, свет каких не видал! Прости господи! – Он опять трижды перекрестился. – За два года храм новый в Толмачах построили, гошпиталь для крестьян, даже часть пожарная теперь есть, как в городе.

– Так, выходит, богат барин-то ваш? – Извольский разогнул под столом больную ногу.

– У Федора Петровича в Петербурге особняк был да мануфактура суконная. Все как есть продал. Крепостным своим, что совсем неимущие, дома поставил, на полях новые порядки завел, крестьяне у него справно живут, обид на барина не имеют. Но главная страсть у него – охота псовая! Четыре псарни с лазаретом для борзых и гончих! Федор Петрович собаками очень увлечен, сам разводит, сам к заводчикам за щенками ездит, сам и натаскивает, и продает. – В голосе Сергия слышалось благоговение. – К нему, почитай, со всей губернии люди приезжают на собак посмотреть, прикупить, а то и просто за советом. Никому не отказывает, широкой души человек!

Где-то внутри у Извольского громко прозвучал армейский горн. Вот оно! Ну конечно! Все случайные встречи не случайны! Очевидно, лицо его так просияло, что Сергий вдруг спросил:

– Вы тоже слышали про его борзых?

– Нет, что вы, святой отец! Попросту удивился такому преображению! Весьма нетривиально. В наше время такое редко встретишь.

– Да, неисповедимы пути Господни… – Сергий замолчал и прикрыл глаза. Извольский по еле шевелящимся губам догадался, что он молится.

Конюхи вывели лошадей и впрягали их в карету, Извольский отчего-то вспомнил Наталью. Удивительно, но после их встречи мысли о ней совершенно не беспокоили графа. Какая такая внутренняя метаморфоза произошла в нем, он и сам не понимал, но обстоятельства их недолгого свидания начисто вырвали Наталью из его сердца. Винил ли он ее? Пожалуй, что да. Занимаясь ее поисками, он не раз говорил себе, что они будут вместе, несмотря ни на что. Мог ли он подумать, чем она занимается теперь? Все то, о чем ему когда-то говорил отец, приобрело реальные очертания, и Извольскому вдвойне было теперь неуютно оттого, что в разговорах с ним он проявлял изрядную глупость и упрямство.

Карета между тем была заложена. Четыре белоснежных гуся важно прошествовали по грязной луже, остановились у колодца, вытянув свои шеи, и громко загоготали, когда пегий жеребец притопнул на них копытом. Утренняя дымка над перелеском понемногу рассеялась, и вдали, на ярко-зеленом после дождя лугу, можно было увидеть небольшое стадо коров, темными точками рассыпавшееся по низине. Словно и не было где-то войн, убийств, разрывов картечных выстрелов…

– А вы что же, граф, в Петербург? Хотя что ж это я, – рассеянно пробормотал Сергий, – ведь спрашивал уж…

Извольский улыбнулся и сделал большой глоток чаю.

– А вы, отец, похоже, в Петербург?

– Мне до Выборга, граф. Настоятель тамошнего монастыря пригласил. Давний друг мой. – Сергий обвел глазами двор: его коляску только начинали готовить, дородный мужик в длинной рубахе, подпоясанной простой веревкой, выводил на двор небольшого конька серой масти. Конюх вынес следом сбрую.

– Так все же почему сфинкс? – спросил с улыбкой Извольский.

– Что? А‑а-а-а, сфинкс… Заложил Федор Петрович пристань на реке… У самой воды колонны поставили и канал прорыли для пруда. А на колоннах звери диковинные, на сфинкса египетского, говорят, похожие, а как по мне, так страх божий. Так барина меж собой приезжие и прозвали. Приезжает к нему часто старик какой-то, уж больно умом-то сноровистый, хотя в летах уже преклонных. Федор Петрович весьма любят его визиты. По его чертежам и храм строили, и колонны эти, через реку мост, говорят, нарисовал, да денег столько нету у барина-то… А еще корабль прошлым летом на воду спустили, без бурлаков против течения реки ходит!

– Да как же это? – рассмеялся Извольский.

– Вот все, кому говорю о диковинах наших, толмачинских, все не верят, – он хитро прищурился, – да только можете съездить и своими глазами узреть, много там у Федора Петровича вещей интереснейших. К слову сказать, и старик-то этот неделю назад к барину приехал. Навроде как завтра уж уезжать должен. – Сергий встал, пригладил ладонью седую бороду. – Да и мне пора, готова колесница-то моя! – Он кивнул на двор, где возница скучал на козлах.

– Доброго пути, святой отец!

Они распрощались, и Извольский тоже спустился вслед за Сергием на двор. Через минуту коляска священника выкатилась на дорогу и повернула на Петербургский тракт, карета же Извольского, обогнув двор по большой дуге, пошла в противоположную сторону, а вскоре он увидел в окно верстовой столб с надписью «Ораниенбаумъ, 20 верстъ».

План сложился в его голове еще там, на постоялом дворе. Целью приезда в Толмачи он назовет покупку борзых. Отец Извольского был большим любителем псовой охоты, поэтому граф с детства был приучен к травле зайца, лисиц, несколько раз брали и волка. Но пристрастие отца отчего-то не передалось Андрею. Да и на Смоленщине теперь он неизвестно когда побывает.

Дорога тянулась среди бесконечных лугов, полей, засеянных рожью и пшеницей, переходящих в изрезанные балками холмы, поросшие клевером и земляникой. То и дело вдалеке от тракта показывались крыши деревенек без названия и числа, вскоре Извольскому наскучил этот пейзаж, и он плотно задвинул штору окна. В голове крутились рассказы по-старчески словоохотливого Сергия, представлялся огромный собор, выстроенный в Толмачах хозяином, затем представились ряды каменных крестьянских домов, утопающих в зелени цветущих садов, и колонны с сидящими на вершинах сфинксами. Вот один из них встал, начал манить Извольского огромной лапой, и граф долго карабкался на высоченный постамент. Пальцы на обеих руках наличествовали все, нога совсем не болела, но подъем был отчего-то мучительно медленным, как будто кто-то держал Андрея за полы сюртука. Наконец он, оставив все силы, взгромоздился на постамент, сфинкс вдруг встал на задние лапы, оскалился и со всей мочи толкнул Извольского вниз. Граф с ужасом смотрел, как неумолимо приближается гранит причала, пытался кричать, но ничего не выходило, и наконец напрягся, ожидая чудовищного удара… Вместо удара он обрел невесомость и провалился в глубокий сон.

Глава 19

Не оскудеет талантами…

В Толмачи приехали уже в сумерках. Привратник распахнул перед каретой огромные створки чугунных ворот, колеса хрустко покатили по отсыпанной мелкой щебенкой дорожке. В двухэтажном, казавшемся белоснежным в вечернем мраке особняке ярко светились окна первого этажа. Извольский обвел взглядом утопающий в зелени, ухоженный парк, флигелек для прислуги и спрятавшийся за большими липами пруд. Размер пруда граф оценить не сумел