У Терека два берега... - Дмитрий Вересов

– Ва алайкум ассалам! – отвечал ему раненый чеченец.

– Как поживают твои высокочтимые родители? Что пишет тебе твоя невеста Айшат? Что слышно про твоих многочисленных родственников? – интересовался вежливый старец.

Салман давал ему подробные ответы на все вопросы. Вспоминал ныне живущих родственников и предков до седьмого колена. Старец внимательно слушал, не перебивал. Ему все было интересно. Но иногда, после укола или перевязки, бородатый собеседник начинал чудить.

– Что, татарин? – говорил ему тогда строгий старик. – Пострадал-таки за матушку Русь?

– Почему ты называешь меня татарином, воккха стаг?

– А кто ж ты есть, как не татарин? Я только спросил тебя, а ты уже колешься. Татарин, или татарник, и есть. Я раз хотел выдернуть такой вот цветок татарника. Только стебель измочалил, а цветка не добыл. И тебя вот доктора вона как искромсали.

– Лечат.

– Лечат! – передразнил старик. – Взял бы косу, вышел в поле, или на склон, как у вас в горах. Прошел бы рядок, пули бы из тебя сами повылазили. Или вот верховая езда тоже полезна от всякой хвори…

– Верховая езда, да!

Старик нехорошо выругался, но Салман почему-то не сердился на него, как, например, на военную корреспондентку тогда, в сорок втором. Он признавал за этим седобородым собеседником с нарисованным покатым лбом право вести себя, нарушая некоторые традиции и правила.

– А скажи мне, воккха стаг, как так получилось, что одни чеченцы воюют по эту сторону фронта, а другие – по ту? И все считают, что сражаются за святую правду. Я убиваю немцев, но видел таких, что убивают русских. Кто из них прав? Почему, когда я думаю о праведной жизни, мне вспоминается только Азиз Саадаев? Он принес себя в жертву не ради божественных святынь или больших государственных дел, а отдал жизнь за простого горца, который ходил на охоту, собирал урожай, ел сыр и кукурузные лепешки. За Салмана Бейбулатова, который теперь сам не знает, правильно ли он живет…

– Ну вот, – отозвался седобородый старик, – ты стал забивать себе голову вопросами о смысле жизни, значит, сам перестаешь жить. А я, дурак, на старости лет искал освобождения от этих самых вопросов, купил даже билет до Владикавказа, чтобы бежать в вашу свободную и прекрасную страну. Хорошо еще, что не доехал. А то бы встретил вместо непокорного татарина такого умника, как ты. Был бы мне, старику, еще один урок. Постой, а ты не бредишь, часом? Кажись, у тебя жар? Сестра, нашему джигиту плохо! Сестра!..

Но зимой Салману выпала удача еще повоевать в дорогих его сердцу горах, правда, на этот раз Крымских. Авторитет старшины Бейбулатова уже был так высок, что его отпускали в свободную охоту по тылам врага. Теперь он уходил в многодневные поиски. Древняя удача воинов из племени нохча безошибочно приводила его к богатой добыче и уводила от погони.

Можно сказать, что Салман на третий год войны обнаглел. Если раньше он издавал воинский крик всего один раз, пугая и путая врага, а потом таился и заметал следы, то теперь он кричал несколько раз, наводя панический ужас на румынских солдат, даже позволял себе своеобразный юмор диверсанта-разведчика. То он связывал двух румын таким способом, что при освобождении от пут они душили друг друга, то устраивал ловушки-самострелы, выверяя их так, чтобы стрелка втыкалась пониже спины. Он забавлялся с добычей, как хищник из семейства кошачьих. Старшине Бейбулатову временами казалось, что он в одиночку, только с легендарным кинжалом за поясом, способен выгнать румын из Крыма. Но в Крыму были не одни румыны.

Однажды Салман устроил засаду у шоссе. Со стороны Симферополя время от времени проходили легковые машины. Но Бейбулатов ждал машину с эскортом мотоциклистов. Из-за поворота показалась еще одна, открытая, просторная. Салман мысленным жестом регулировщика пропустил ее мимо. Но машина неожиданно затормозила. Водитель остался за рулем, а офицер в чине капитана соскочил на землю, швырнув черный кожаный портфель вместо себя на сиденье. Немец оглядывался и прислушивался, очевидно, ждал кого-то, отставшего от них в дороге.

Офицер не произвел на Салмана никакого впечатления, но его очень заинтересовал офицерский портфель. Привыкший доверять своей интуиции, Бейбулатов прицелился в водителя из бесшумного карабина и нажал на курок. Немецкий офицер услышал знакомый по оккупированной Франции звук вылетающей пробки из бутылки шампанского, а потом увидел завалившегося набок шофера.

Первым его движением был рывок к портфелю, а на втором движении – выхватывании пистолета из кобуры – Салман уже обхватил его сзади за шею одной рукой и готовился ударить его второй, вооруженной кинжалом. По опыту немец должен был отчаянно сопротивляться, но он повел себя очень странно: неожиданно обмяк, словно упал в обморок, и повис на руке чеченца, но только тот собрался перехватить жертву поудобнее, как получил резкий удар затылком в лицо. И тут же необыкновенный по силе и сноровке пинок каблуком в солнечное сплетение. Салман давно не встречал достойного противника и, скатываясь в кювет, все еще удивлялся боевой подготовке офицера.

За мгновение до падения в сырую канаву Салман почувствовал всей своей змеиной кожей, что вслед ему сейчас полетит пуля. Поэтому, сгруппировавшись, ушел в сторону. Когда же услышал выстрелы и шлепки в нескольких дюймах от своего лица, сделал то, что не делал ни разу за все годы войны, – отбросил от себя свой кинжал. Правда, всего на несколько секунд, пока стальное жало со свистом резало воздух, пока входило в плохо выбритую шею, пока Салман выбирался из кювета и протягивал руку к своему верному другу.

Это, конечно, не был легендарный басалай, который, по рассказам, резал любую хваленую вражескую сталь и пробивал самую прочную кольчугу. Но басалай трудно было найти на Кавказе уже во времена князя Барятинского и пленения Шамиля, а сейчас этот простой чеченский кинжал, выполненный обычным горным мастером, без серебра и слоновой кости, был тоже редкостью. Главное же, что он ни разу не подвел Салмана в жестоких рукопашных схватках в траншеях и блиндажах, а сейчас на шоссе к Симферополю просто спас ему жизнь.

Офицер, видимо, был не из простых, тем больший интерес представлял его портфель. Салман сунул его под мышку и стал при этом похож на кавказца-агронома, но тут из-за поворота выскочил грузовик, крытый брезентом. Салман снова скатился в кювет и, цепляясь за голые прутья кустарника, полез наверх. Достигнув леса, он оглянулся. Теперь было понятно, кого дожидался прыткий немецкий офицер. По тому, как ловко солдаты преодолевали препятствия, как быстро и скрытно передвигались, Салман понял, что опоздавшие ни в чем не уступали своему мертвому командиру.

Нет, это были не румыны. Это были чеченцы, это были горцы, это были гребенские и кубанские казаки, опытные и удачливые охотники. А Салман был их добычей – оленем. Он бежал через чащу, судорожно вдыхая ноздрями сырой воздух южной зимы, и чувствовал, что лес уже пахнет кровью загнанной добычи. Салман все понимал, маневры врага не были для него загадкой. Его загоняли, охватывая полукольцом, чтобы в один прекрасный момент сомкнуть его окончательно. В другой раз Салман ушел бы легко и дерзко, но сейчас он чувствовал, что раненая нога в гонке с достойным противником подводила его. Нет, ему на этот раз было не уйти.