Ход убийцы - Песах Амнуэль

связал его с разборками, связанными с делом Бар-Она. По-моему, журналисты перегибали палку: в последние дни они просто из себя выходили, подбрасывая в и без того уже разгоревшийся костер новые поленья, которые они именовали «фактами».

Фамилия следователя Нисана привлекла меня в гораздо большей степени. В нашей адвокатской среде Нисан прославился полгода назад, когда ему удалось обвинить в убийстве такого пройдоху, как Мизрахи. Мизрахи мне не нравился никогда, он был слишком важен, слишком самовлюблен и слишком неразборчив. Но убийство? Дело бросало тень на корпорацию судей, и только из-за этого следователь Нисан не вызывал во мне симпатии. Конечно, в этом моем отношении не было ничего, кроме эмоций, — наверняка Нисан был хорошим профессионалом. И все же… Убийство некоего Липкина в сочетании с именем Нисана вызвало во мне инстинктивное желание держаться от этого дела подальше.

Теперь можете представить, как я себя почувствовал, когда в перерыве судебного заседания позвонила Мая Куперман и, рыдая в трубку, заявила, что муж ее арестован, что полиция обвиняет его в убийстве, и что, если я немедленно не приеду, бедный Амнон умрет.

Почему бедный Амнон Куперман должен умереть от того только, что подвергся задержанию, я понять не смог. Женщины всегда преувеличивают, особенно жены. Но и отправиться немедленно в полицейский участок Герцлии я не мог тоже. Честно говоря, я настолько был поглощен своей предстоящей речью, что даже не удосужился связать задержание моего клиента с убийством, о котором слышал по телевидению в семь утра.

О том, что ночью произошло второе убийство, я в то время не знал вовсе.

* * *

В следственный изолятор я попал лишь к трем часам дня, когда бедняга Куперман действительно готов был наложить на себя руки. Я хотел сначала поговорить с инспектором Хутиэли и узнать о том, на каком, собственно, основании он подверг задержанию честного человека и отличного семьянина. Но Хутиэли отправился по срочному вызову — какой-то псих, судя по всему, облил помоями соседа, последний вызвал полицию, и хотел бы я знать, намерен ли он был до приезда инспектора ходить в грязной и мокрой одежде, чтобы иметь на себе вещественные доказательства преступления!

Не оказалось на месте и следователя Нисана, но с ним встречаться у меня не было желания. Пришлось идти прямо к начальнику участка и предъявлять свои полномочия семейного адвоката Куперманов, каковые были мне даны еще лет пятнадцать назад, когда бедняга Амнон ходил под стол пешком.

Камера — не лучшее место для подведения жизненных итогов, особенно, когда и итогов, собственно, не наблюдается. Амнон выглядел, как кукла министра финансов Меридора в передаче «Куклы»: у него так же болталась голова, так же тряслись руки, и голос был блеющим, как у козленка перед закланием.

— Ну-ну, — сказал я, усаживаясь напротив. — Тебе угрожали? Я могу подать жалобу на действия полиции?

— Н-нет, — сказал Куперман. — Меня вежливо… Ну, то есть, этот инспектор… И я ничего… Ничего!

Пришлось налить бедняге кока-колы и потратить четверть часа, чтобы привести его в «рабочее» состояние. В результате мне удалось узнать следующее.

Он спокойно спал в своей постели, когда в квартиру вломился инспектор Хутиэли с двумя полицейскими. Было одиннадцать утра, самое, как вы понимаете, время для наблюдения снов. Спросонья Амнон не понял, что происходит, и делал все, что требовал Хутиэли, будучи в состоянии, близком к сомнамбулизму: оделся, умылся, собрал вещи, на которые указал инспектор. И только после этого обратился к Хутиэли с вопросом:

— А что происходит?

— Вы задерживаетесь по подозрению в убийстве Фернандо Брухича.

Наконец Куперман проснулся по-настоящему.

— Кого? — воскликнул он, сразу вспомнив события предшествовавшего вечера и тот нудный допрос, которому его подверг этот самый инспектор. — Вы что-то путаете, убитого звали Алекс Липкин! И вы меня уже спрашивали, а я вам сказал…

— Свидетельские показания по делу Липкина я у вас действительно получил, — терпеливо разъяснил Хутиэли. — А теперь я хочу поговорить с вами об убийстве Фернандо Брухича.

— Ничего не понимаю, — растерянно сказал Куперман. — Брухич живее меня, мы с ним вместе выехали из Герцлии, он в Раанану, а я к себе, в Рамат-Авив…

— Вот именно, — подтвердил инспектор. — Это и другие подтверждают. А сегодня утром Фернандо Брухич был найден мертвым в своем домике. Кстати, вот предписание на обыск…

Должно быть, у Купермана началась истерика. Во всяком случае, дальнейшего он решительно не помнил. Пришел в себя в камере.

Описывать дальнейший разговор с клиентом я не стану по двум причинам. Первая — больше ничего связного Амнон не произнес. И вторая — выводы, к которым я пришел, не имеют никакого отношения к производимому расследованию.

— Все обойдется, — повторял я, как заведенный, — все обойдется, ты невиновен, это должно быть ясно даже дураку. Я во всем разберусь, не беспокойся… Да, кстати, что ты делал после того, как вернулся домой?

— Что я делал? — удивился Куперман. — Ничего. Ты же знаешь, я сова, ложусь не раньше трех-четырех утра. Вернулся я в полночь, Мая уже спала. Слушал музыку, смотрел телевизор, потом опять слушал музыку… Работал немного. Мой бухгалтер, кажется, что-то напутал, и я недоплатил налог, а ты знаешь, как шутить с налоговым управлением, если…

— Ты был один?

— Один. Что ты хочешь сказать — что я привожу женщин в дом, где спит моя жена?!

— Хорошо, хорошо… Мая, значит, спала и ничего не слышала. А соседи могут подтвердить, что ты вернулся и что из твоей квартиры были слышны звуки музыки?

— Не знаю… Музыка была тихая…

— Иди, — сказал я, — и ни о чем не беспокойся. Задерживать тебя на срок больше суток они не могут. А судья не даст постановления о продлении задержания, об этом я позабочусь.

— Спасибо тебе, — с чувством сказал Амнон, выходя из комнаты под конвоем полицейского, который наверняка играл в баскетбольной команде тель-авивского «Маккаби».

* * *

Перед разговором с уже вернувшимся с боевого задания инспектором Хутиэли я знал только, что ночью кто-то как-то и почему-то убил некоего Фернандо Брухича, и что полиция намерена навесить оба убийства на Амнона Купермана, поскольку на Амнона Купермана, по определению, можно навесить всех собак, какие бродили, бродят и будут бродить по израильским дорогам.

— Надеюсь, вы понимаете, господин Барзель, — сказал инспектор, когда мы сели напротив друг друга в его кабинете, — что у нас достаточные улики, если прокурор разрешил произвести задержание?

— Да, да, — нетерпеливо сказал я. — Но, видите ли, инспектор, я совершенно не в курсе дела. О первом убийстве знаю только то, что слышал утром по телевидению и затем по радио, когда ехал в суд. О втором убийстве не знаю ничего, потому что Куперман сейчас