Расследования Екатерины Петровской и Ко. Том 1 - Татьяна Юрьевна Степанова

Он оторвался от экрана, секунду смотрел на нее. Потом снова вернулся к настроечной панели.

— Вы тут в поселке дачу снимаете? — спросила Катя.

— Снимаю. Лесная улица, номер пятнадцать. Дачка голубая с зелёной крышей.

— Вы… вы один тут или с семьей?

— Один. Хозяйка дачи в Москве. Старуха — за восемьдесят уже, не до дачи таким.

— Да уж. Дорого платите? — За две недели тысячу сто.

— А сколько вы тут уже — дней десять?

— Полтора месяца.

— Ух ты, классно! Такой отпуск долгий на работе, да? Природа привлекает подмосковная?

— Угу. Яблони в цвету, небо в алмазах. А вас?

— Меня? — Катя улыбнулась самой парадной и фальшивой из всех своих улыбок. — Меня больше всего привлекает то, что это тихий девственный уголок, населенный добрыми людьми. Что это у вас с глазами? — спросила она вдруг громко, однако самым «заботливым» тоном.

— Что с глазами?

— Красные они у вас. Вспухшие какие-то. — ЧТО ЕСТЬ МУЖСКИЕ СЛЕЗЫ? ТО, ЧТО ОНИ СКРЫВАЮТ ОТ ВСЕХ-ТО, ЧЕГО ОНИ ТАК СТЫДЯТСЯ. Ты же давился перед дай странной женщиной слезами там у окна, где жасмин в саду, ведь и часа, наверное, еще не прошло с тех пор… НЕ МОЖЕТ ЖЕ БЫТЬ, ЧТОБЫ ЭТО ВОТ ТАК БЕССЛЕДНО ДЛЯ ТЕБЯ КОНЧИЛОСЬ!

— И сильно красные?

— Нет, не сильно. Это от пыли, да?

— Угу. Пыль. — Он встал. Ей показалось — что-то изменилось в его лице, но нет..: Он словно хотел что-то спросить, но не решался.

— Долго вы тут пробудете? — спросил он наконец.

— Недели две, может. У нас тоже отпуск — у меня. А Нина вообще…

— Пока она не отпустит, так, что ли?

— Что? — Катя насторожилась: о чем это он? — Кто нас отпустит? Куда?

— Она.

— Не понимаю.

— Не понимаешь? — Он усмехнулся, пожал плечами. — А что же тут неясного? Мадам Хованская наша.

Катя прикусила язык: молчи! Твои глупые вопросы сейчас только все испортят. Но, увы, молчать она не умела.

— Не думаю, что наш с Ниной отпуск зависит оттого, что кто-то…

— Брось. Со мной — брось. Как вас там за столом увидел, подумал: вот и еще два юных цыпленка в силки к Юлии.

— К Юлии Павловне? Как вы о ней странно говорите, Владимир. А вы ее давно знаете?

— Я ее знаю недавно. — Он снова криво усмехнулся. — Это она меня давно знает. Так говорит. Если, конечно, ее словам верить… — Он выключил телевизор, выдернул вилку из розетки и потом легко повернул тяжеленный «Рубин» экраном к стене. — Отвертка мне нужна, Катя. Мне крышку отвинтить, необходимо, блок проверить.

— Нина копается что-то там… Я сама лучше схожу, — но сама и не сдвинулась с места. — Какой у нас с вами непонятный разговор, однако, я даже и не знаю, что вам дальше сказать… Но я тоже заметила… Юлия Павловна, она… Интересные какие люди ее окружают. Вы вот, например, вы на флоте служили, да? Нет? Не служили? А я думала… И Александра Модестовна, и Смирнов — ну, этот вообще хоть стой, хоть падай.., Кстати, а он вам нравится как актер, как режиссер?

— Старый козел.

Катя тут же чинно, подобно благовоспитанной барышне, потупилась: неприлично насмехаться над человеком за глаза.

— Интересные люди, да, — продолжила она осторожно, словно в тумане, нащупывая нить разговора. — Но что-то число их с каждым днем уменьшается, увы… Сестра-то Сорокина, а? Это ведь мы с Ниной ее там обнаружили. Ужас!

— Слыхал, что это вы на нее наткнулись на горе.

—Не на горе, под горой у церкви. А ведь ее убили, представляете? — Катя ждала результата, так и ела его круглыми от любопытства глазами: НУ ЖЕ! ЧТО ТЫ НА ЭТО СКАЖЕШЬ?

Он и ухом не повел. Копался в начинке «Рубина». Катя обратила внимание: так и не дождавшись отвертки, два выступающих из панели шурупа он выкрутил просто рукой!

— Ее отравили. — Катя выпалила это так, словно ходила с козырного туза. — Нам сотрудник розыска так и сказал. Ну, когда нас с Ниной допрашивать приезжал.

— А вы, помнится, и сами, Екатерина… Ваша подруга еще там за столом говорила. Вы и сами где-то совсем близко возле этой организации вращаетесь.

— Я журналист, криминальный обозреватель.

— Но погоны-то носите? — Он усмехнулся. — То-то. Меня не обманешь. Я как про это самое услыхал, очень мне даже любопытно стало.

— Что любопытно?

— ЧТО за вопрос такой вам покоя не дает, раз вы на поклон к Юлии Хованской пожаловали. Мы-то ладно, с нами дело ясное. Но вы, Дюймовочка в погонах… Что вас-то сюда привело к ней?

— По меньшей мере невежливо с вашей стороны обзывать меня Дюймовочкой. — Катя насмешливо фыркнула, выпрямившись перед ним во весь свой немалый рост, которым всегда ужасно гордилась. — А о чем вы меня спрашиваете — ей-богу, не понимаю. Ну, да ладно. Речь не о том… Сила какая у вас, надо же… А этот шуруп сможете вывернуть?

— Вырвать могу. — Он посмотрел на свою руку — Кате показалось — с восхищением. — Только панель погнется. Испорчу вещь.

— Вы что, спортом каким-нибудь занимаетесь, да?

— Занимался. Давно. Потом на хлеб себе зарабатывал.

— Чем? Гвозди на спор вырывали? Рельсы сгибали? Или вот все телевизоры, примусы починяли?

— Да все понемножку. Все надо уметь в жизни. Нашему брату много чего сгодится.

Катя важно прошлась из угла в угол.

— Когда я сказала, что Сорокину убили, отравили, вас это словно и не удивило даже, — изрекла она самым многозначительным тоном.

— А чему удивляться-то?

— Человек умер. Молодой. Насильственная загадочная смерть.

— Подумаешь, дура полоумная. Костька рад небось аж до заикания. Крылья-то расправит теперь, как херувим. Ну, исполнилось же наконец заветное желание!

Катя смотрела на него: он говорил все это так спокойно, буднично.

— Вас, — повторила она, — словно и не пугает то обстоятельство, что в тот момент, когда мы все сидели за одним столом, один из нас яд в подарочек получил. Ведь если ее отравили, это и там ведь, за чаем, могло случиться… Могло, ведь так?

Он молча, сосредоточенно копался в телевизоре.

— У вас глаза от слез красные. — Катя встала перед ним: на тебе, получай! — Не от пыли. Что я пыль, что ли, не видела? Не слепая. И знаете, меня всегда волновал вопрос, отчего это мужчины, когда им плохо, вообще…

Он подошел к окну — проехала машина, остановилась у дачи Чебукиани. Он проводил ее взглядом. Потом обернулся, к Кате.

— А говоришь, не к ней приехала, — усмехнулся он. — Зачем врать-то? Рыбак рыбака, как говорится, да? Что ж, липнем мы все, как мухи на бумагу, как сущие мухи