Я украл Мону Лизу - Евгений Сухов

1499 ГОД. ФЛОРЕНЦИЯ

За прошедшие восемнадцать лет Флоренция практически не изменилась. Хотя сам Леонардо был не тот, что прежде: уезжал из города молодым художником, не сумевшим заслужить места при дворе Великолепного Лоренцо Медичи, а вернулся в Тоскану всеми признанный мастер, слава которого уже давно перешагнула границы Италии.

За плечами Леонардо да Винчи была «Тайная вечеря», написанная на стене трапезной монастыря Санта-Мария-делле-Грацие, считавшаяся лучшей из того, что было создано художниками на религиозную тему. В короткий срок слава о его творении распространилась по всему Апеннинскому полуострову, и к монастырю потянулись паломники и страждущие. У каждого, кто смотрел на картину, всматриваясь в лица апостолов, наполненные противоречивыми эмоциями, невольно возникало ощущение, что он становится свидетелем трудного разговора Христа со своими учениками.

Кисти Леонардо да Винчи принадлежала картина «Мона Лиза в скалах», заставившая склониться перед его могучим талантом великого Кватроченто. А ангел на картине «Крещение Христа» заставил отказаться от рисования его учителя Андреа дель Верроккьо. Остановив на нем свой взгляд, всегда сдержанный маэстро, стараясь не встретиться взглядом с учеником, вошедшим в творческую мощь, в эмоциональном порыве произнес:

– Теперь я никогда не сумею взяться за кисть… Потому что мне не удастся нарисовать ничего лучше этого ангела.

Трудно было сказать, говорил он это всерьез или просто пошутил, но действительность была такова: более Верроккьо ни разу не взялся за кисть и предпочел заниматься тем, что у него получалось лучше всего, – ваять скульптуры. Теперь на счету Леонардо было сотни нарисованных эскизов, множество написанных портретов, полсотни изготовленных скульптур, тысячи исписанных страниц, проливавших свет на законы природы и общества, десятки изобретений. Его живой, пытливый ум буквально проникал во все области существующих знаний, и едва ли не в каждом из них Леонардо сумел преуспеть и снискал себе заслуженную славу и всеобщее признание среди современников. И вот теперь он явился во Флоренцию, в город своей юности, когда-то пренебрегший его дарованиями.

Уже давно почил Лоренцо ди Пьеро де Медичи Великолепный. А вместе с его уходом город поменял прежнюю благодатную атмосферу и уже не являлся прибежищем художников и музыкантов, даже воздух казался несколько иным, – был не столь прозрачным и звенящим, как в дни его молодости. Вместо герцога Лоренцо, человека умного, гибкого, блистательного во многих отношениях, прекрасно ладившего со всеми слоями общества, в том числе и с художниками, к власти пришли его недальновидные родственники, не обладавшие опытом управления своевольным городом. Неудивительно, что вскоре семейство Медичи было изгнано, а зияющую духовную пустоту два года назад занял доминиканский монах Савонарола, религиозный фанатик, предвещавший с площади скорый конец света.

– Скоро наступит конец света! Вниз! Вниз! – кричал безумный фанатик на площади перед кафедральным собором, сверкая гневными глазами на собравшуюся толпу. – Отправляйтесь вниз со всем своим золотом и украшениями! Идите в ад! Туда, где тела идут на прокорм червям! Жгите костры и бросайте в них все свое богатство! Все то, что было нажито во грехе! Все то, что не понадобится вам в вечной жизни! Покайтесь! Только так вы можете получить прощение, только так сумеете спасти свои грешные души в Апокалипсисе!

Флоренция, приготовившаяся к скорому концу света, заполыхала огромными кострами покаяния, в которые богатые горожане швыряли нажитое добро, украшения, дорогие одежды, драгоценности, ткани, расписанные серебряными и золотыми нитями, древнейшие манускрипты и многое другое, без чего человек способен обойтись в обычной жизни и что станет для него непреодолимым барьером на его пути к обретению рая.

Флоренция, еще каких-то два года назад невероятно богатая и блистательная, с каждой горячо произнесенной проповедью безумного монаха теряла накопленное веками великолепие, превращаясь в унылый среднестатистический город Тосканы, сходя с арены, как дом для художников и скульптуров, где они могли всецело раскрыть природные дарования. И когда сжигать уже было нечего даже нищим, а костры, не отыскав пищу, стали понемногу затухать, а конец света, обещанный страстным Савонаролой, так и не наступил, жители, лишившиеся накоплений и ценностей, изловили монаха и под торжествующие крики обманутой толпы повесили его на площади Синьорели, где еще совсем недавно тот с жаром произносил проповеди. Но даже этого им показалось мало: поруганного, оклеветанного, обесчещенного позорной смертью, уже истлевшего, Савонаролу сняли с петли, а потом при большом скоплении народа сожгли на площади, чтобы его обесчещенная душа не сумела вернуться в тело после пришествия Христа и вечно мучилась неприкаянной.

Сейчас, при возвращении Леонардо да Винчи во Флоренцию, уже никто не говорил о скором конце света; не полыхали «костры покаяния», но в городе было явно не до веселья. От прежней веселой атмосферы, каковой всегда славилась Флоренция, не осталось и следа. Впрочем, как не было уже его учителя Верроккьо, давно усопшего; лежал в могиле великий Антонио дель Паллайоло, а Кватроченто уже не радовал своей веселостью и искренностью. Город переменился, и Леонардо его не узнавал.

Маэстро Леонардо да Винчи вместе со слугами и подмастерьями, в числе которых был Салаино, прозванный когда-то Чертенком, расположились в небольшом доме, по соседству с магистратом. Теперь наука занимала его куда больше, чем искусство, и он посвящал ей значительную часть времени. Подмастерья не без удивления отмечали, что маэстро мог не брать в руки кисть неделями. К чему не ослабевал его интерес, так это к рисункам, – он делал изящные наброски листьев, цветов, что росли в парках, насекомых, встреченных во время прогулки, и прочей на первый взгляд незначительной мелочи, что находил занятным, а то и забавным.

На четвертый день пребывания маэстро во Флоренции в дверь его комнаты постучали. Открыв на негромкий стук, Леонардо увидел перед собой высокого худого монаха с изможденным вытянутым лицом, судя по одежде, принадлежавшего к ордену сервитов.

– Разрешите войти? – спросил монах, смерив художника кротким взглядом.