Искатель, 1999 №12 - Станислав Сергеевич Зотов

— Кто?! — грозно спросил царь, обернувшись к начальнику своей личной охраны князю Черкасскому.

— Это из сотни Гришки Грязного, — отвечал князь с равнодушным выражением на своем смуглом восточном лице, — известные охальники.

— Я же приказал: пост сейчас! Никого более смертью не казнить, с девками не охальничать! А они, что ж, царя не слушают… Ну-ка, князь, веди десятских той сотни, а я здесь погожу.

Вскоре к монастырскому рву привели десять человек в черных кафтанах, без шапок, без оружия, руки скручены за спиной.

Царь сидел на вороном коне, гладил рукой шелковую гриву. Черные смоляные волосы конской гривы заплетались между пальцев царской руки, унизанных золотыми перстнями. Вдруг конь испуганно мотнул головой, заржал. Это царская рука неистово сжала гриву и дернула ее.

— Ну вы, — захрипел Иван, — песье отродье! Запрета моего не слыхали! Ваши люди девку ссиловали? — обратился он к связанным десятским. Те только головами мотнули: наши… — Ну так и вы в ров пойдете… Грязной!

— Здеся, государь, — тяжело бухнулся в грязь перед царем Гришка Грязной, — задушевный друг Мал юты, сам мнящий занять его место.

— Руби им головы!

— Будет сполнено, государь!

Грязной самолично ставил безропотно повиновавшихся опричников на колени перед рвом, рвал на каждом ворот кафтана, так что видна становилась голая шея с шнурком от креста нательного, после примеривался кривой своей саблей и одним взмахом ссекал буйные головушки в ров. Туда же лилась кровушка, туда же царевы охранники сталкивали тела. После, ночью придут их дружки, стянут с мертвецов сапоги, не пропадать же добру, а кафтаны брать не будут — они кровью замараны, не отмоешь…

А царь после той казни долго еще смотрел в ров и чего-то никак уразуметь не мог. А потом дошло до него — жизни-то я их лишил, а вернуть ее им не могу, не волен в том, хоть и помазанник Божий!

Со следующего дня опричное войско стало собираться к отходу из Новгорода в новый поход — на Псков. Псков был более всего виноват в измене, как думал царь Иван. В Пскове сидел давний царский недруг — архимандрит Корнилий, игумен Печерского монастыря, человек, близкий к бывшему новгородскому архиепископу Пимену — главному, как мнилось Ивану, заговорщику. Царю попалась в руки тайная грамота, которую как будто бы Пимен слал литовскому королю. А в ответной грамоте литовские власти будто бы обещали Пимену прийти со всеми силами в Новгород, но сомневались насчет Пскова — главной военной твердыни Российского царства на северо-западе. Так Пимен вроде бы в ответе литовцев успокаивал, говорил, что в Пскове у него надежный друг и товарищ сидит — архимандрит Корнилий. Он-де да еще наместник Пскова боярин Юрий Токмаков ворота города литовцам да полякам откроют. Так ли это все было или не так — Бог весть. Грамоты те до нас не дошли, но ведь не открыли же псковичи ворота своего города славному польскому королю Стефану Баторию. А уж то был полководец, не чета иным! Да нет, не покорился ему Псков. То короли хоть и славные, да чужие. Русь своим царям покорна, были бы цари добрые да разумные — была бы и Русь сильна да богата.

Накануне выступления из Новгорода царь Иван снова поехал в Рождественский монастырь к отцу Арсению. Государь многое передумал, что-то решил в глубине души своей и теперь пришел к Арсению со словом покаянным и обещанием, что в Пскове его людишки никого не тронут, конечно, если не обнаружится явной измены. Старый инок молча выслушал царя, а после и говорит:

— Слаб я стал, царь Иван, чую, скоро помру, но верю, что даст мне Господь силы сопроводить тебя во Псков, проверить правдивость речей твоих.

После таких слов Иван в другой раз рассвирепел бы — как же, его, его — царя — проверять! Да кто он такой, монах этот дремучий, весь как гриб высохший. Кто власть ему дал такую — царя уличать да за руку хватать… Но не возмутился тогда Иван, а был он на удивление тих и рассудителен.

— Даю слово свое царское, отец, — уверенно говорил царь, — что не трону никого во Пскове и тебя с собой возьму, вот завтра с утречка, до света еще и собирайся. Сам заеду за тобой.

Потом государь помолчал немного, словно тяжело ему было просить о чем-то старца, но он решился и со вздохом произнес:

— А теперь… Благослови меня, отче!

И тут со старым монахом что-то произошло. До этого он был тих и негромкословен, но после царской просьбы он поднялся во весь свой рост, разогнулся весь, так что, к удивлению государя, стал едва ли не с него самого, и прямо в лик государев, в темные очи его промолвил, как выдохнул:

— Нет! Нет, великий царь Иван, не будет тебе моего благословения! Ты, зверь кровожадный, кровью христианской весь облитый. Многие души безвинные ты послал в царствие небесное, а сам не узришь его… — Старик задохнулся, снова закашлялся своим свистящим кашлем, опустился на лавку, а после тихо добавил: — Да и сейчас ты замышляешь новое кровопролитие, не верю я тебе.

Царь стоял холодный, прямой как столб, и чуялось, что все вокруг него леденеет от какого-то запредельного ужаса. Он снова, ровным голосом, спросил у Арсения:

— Так не благословишь ты меня, человек Божий?

Арсений искоса, снизу вверх посмотрел на него и сказал тихо:

— Я не Божий, я грешный человек. Божьего человека ты, Иван, после встретишь.

— Как же я узнаю его я, червь неразумный? — все так же ровно, но с какой-то издевкой в голосе спросил царь у монаха.

— А тебе и узнавать его не надо, — устало ответил Арсений. Он закрыл глаза и сидел на лавке, немного раскачиваясь вперед-назад, как это делают иногда старые люди. — Это ты здесь, для нас — рабов твоих великий царь, а для человека Божьего — ты так, прохожий только. Все мы в этом мире у Господа прохожие… Упокой, Господи, душу мою…

Он что-то бормотал, все тише и тише, а после и совсем замолк и сидел так с закрытыми глазами, весь согнувшись и подрагивая своим иссохшим телом. Жидкие седые пряди волос его из-под клобука упали ему на грудь, он, казалось, умер или застыл.

Царь выскочил из темной кельи на свет Божий и, ни на кого не глядя, вскарабкался на коня, подсаженный одним из стольников своих, а после громко объявил монахам Рождественского монастыря, собравшимся тут же у кельи своего игумена:

— Собирайте отца Арсения в дорогу! Заутре он едет со