Железный гомункул - Павел Александрович Шушканов

– Пиво паршивое.

Сибар смотрел на удаляющийся остров. Черные монолиты, казалось, указывали прямо на него, пока один за другим не растаяли в дымке облака.

Стюард пожал плечами.

– А где ваш багаж?

– Я был без багажа.

Железный гомункул

Маран погиб очень не вовремя. В день экзамена по вычислительной механике, на который я возлагал большие надежды. В тот день произошло много событий, будто призванных отвлечь меня от очень важного: от попытки переступить с младшего, презираемого всеми курса на ступень теоретиков и получить специальность, чего мне не удавалось сделать уже четыре раза подряд. В море Кракена бушевала война за горстку пустых, вылизанных волнами скал, и ее отголоски долетали до Архипелага. Раненый боевой дирижабль желтой тучей пересек небо над городом, бросая тени на черепичные крыши, и завис у шпиля ратуши, но мне не было до этого никакого дела. Чего нельзя было сказать о декане Керце, прошедшем с полдюжины морских и воздушных битв, прежде чем осесть в пыльных залах Меридианной Академии. В год, когда я был еще вольным слушателем, он читал лекции о машинных алгоритмах поверх четырех десятков голов и пресекал любые замечания о том, что машинам не место на войне, а мы лишь попусту тратим время, пытаясь сделать их умнее. Он закатывал рукав пиджака и показывал обрубок предплечья, на котором каким-то чудом ему удавалось крепить часы. А дальше приходилось послушать еще раз историю о том, как, казалось бы, «бесполезная машина» противника скорректировала огонь по позиции и наградила его воспоминанием о летящем в лицо осколке.

На экзамене декан Керц был в том же пиджаке и все так же покачивал полупустым рукавом, сутуло разглядывая корешки книг в лаборантском шкафу. Из четырех десятков голов осталась лишь одна – моя, полная надежд на то, что пятая попытка сдать переводной тест будет удачной. Я принес исчерканный бланк, воткнутый между страниц зачитанной вдоль и поперек книги, с пометками о неудачных попытках и выдавил из себя подобие жалкой улыбки. В костюме было душно, а ворот рубашки впивался в горло – и то и другое мало на размер, но роскоши купить новую форму я себе позволить не мог. Ручеек отцовских денег иссяк уже после второго экзамена. Оставалось лишь надеяться на удачу, остатки памяти после бессонной ночи и забывчивость Керца. Но тот только устало покачал головой и указал на дверь. О том, что Маран погиб и все экзамены отменили, я мог бы узнать, если бы общался в тот день хоть с кем-то в Академии, кроме книг.

С Мараном я был почти что знаком и презирал его чуть меньше остальных. Однажды он сунул мне скомканный черновик, проходя вниз мимо моего стола, и плевок в гордость вкупе со способностью читать чужой почерк, позволили мне удовлетворительно закончить курс. Я благодарно кивнул ему в тот день, подошел поговорить, твердо намереваясь подарить ту бутылку конкордийского вина, присланную братом, которую берег на радостный повод, но Маран лишь рассеянно постучал меня по спине и сжал губы в подобие сочувствующей улыбки. Второй раз я сделал попытку заговорить с ним недели за две до его внезапной смерти. Он запрашивал довольно редкие книги, которые по случайному совпадению оказались у меня. Архивариус отказалась принять два ветхих томика, сказав, что Маран болен и вряд ли придет за книгами сам, и назвала мне номер комнаты.

Во время каникул крыло пустовало, но в комнате Марана горел свет, и я был готов поклясться, что слышал голоса: слабый, но явно мужской и еще один, едва различимый, странно делающий промежутки между словами. Я постучал, и голоса стихли. Затем приоткрылась дверь, и в проеме показалось очень бледное и раздраженное лицо, покусанное, как мне показалось роем насекомых – на высоких залысинах Марана краснели свежие язвочки. Он молча взял книги, высунувшись глянул в конец коридора и снова уставился на меня, а затем торопливо прикрыл дверь. Я успел увидеть залитый тусклым янтарным светом лампы угол комнаты со сваленными книгами и десяток расставленных в беспорядке реторт на настенной полке. Из сломанного радио свисали провода.

Говорили, что Маран умер во сне. Но по слухам, жужжащим среди старших и младших курсистов, которые я впитывал жадно, нарочно медленно проходя мимо перешептывающихся компаний, нашли его утром на полу возле двери. Рукой он, казалось, тянулся к ручке, другую же, израненную, прижимал к груди. Страшный беспорядок царил там, где жил до того один из лучших учеников Керца.

Неизвестно, так все было или нет, но, когда я попал в комнату Марана, там уже было пусто. И даже часть разбросанных и разбитых вещей успели прибрать или выкинуть. Я попросил коменданта дать ключ, сославшись на то, что в комнате остались мои книги. Они были мне действительно нужны, но не так, как желание побыть в окружении, среди которого мозг юного парнишки сочинял равно как программный код для арифмометров, удивлявший потом учителя, так и милые стишки, читаемые вслух обитательницами восточного крыла. Как не поверить в бредни одного старого ученого, говорившего, будто окружение и геометрические линии стен способны через зрение менять синапсы мозга? Комендант замешкался, но все же дал мне ключ, убедившись, что констебль и его помощники закончили осматривать помещение.

Комнатой Марана я был разочарован. Немного меньше моей, зато с окном на океан и старый маяк. Из моего была видна лишь оплетенная плющом кирпичная стена Академии. Пыль витала в залитом светом воздухе, висела гнетущая тишина. Констебль унес все подозрительное, оставив лишь книги и пару осколков, забившихся за стол и между досок пола. Выпотрошенное радио тоже забрали, но под полкой все еще валялся клубок проводов. Я отыскал свои книги и торопливо ушел – это место начинало меня тревожить.

В моей комнате и так было немало книг, но всякий смысл в них отпал. Отмененный экзамен не перенесут на более поздний срок, особенно для такого никчемного слушателя как я. До конца месяца я мог наслаждаться уединением в общежитии академии, а потом мне следовало, собрав пожитки и уплатив сбор, отправиться домой на Торту де Рош – невзрачную скалу с таким же невзрачным городом к югу от Архипелага, где среди серых каменных коробочек с плоскими крышами находился и мой дом с офисом на первом этаже.

«Густав, отец очень озадачен твоими сложностями с экзаменом. Мы думаем, что есть смысл на некоторое время оставить вопрос с твоим образованием, пока не утрясутся финансовые дела. Твои братья