Аллегро. Загадка пропавшей партитуры - Ариэль Дорфман

– Но сначала, Иоганн Хризостом Вольфганг Теофил…

– Амадей!

– Но сначала, Амадей – что мы сделаем сначала?

– Мы на них пернем, маман, а потом на них насрем.

– А потом?

– А потом пусть лижут мне зад!

– И что еще?

– И слижут все дерьмо с земли!

Мы оба радостно захохотали, радуясь не только самой шутке, но и друг другу, нашему непреходящему теплу.

– Но возможно, – сказала маман, – такие крайние меры не понадобятся. Возможно, Бог приведет какое-то другое, более удачное решение на этот вечер.

Я снова захохотал – бешено, оглушительно – схватил стоявшую в углу метлу, сел на нее и начал бегать вокруг маман. Ее аплодисменты и любование моими ужимками снова вызвали у меня смех, и, наверное, наше веселье стало знаком к появлению решения.

«Престо», выход из моих затруднений, мое «Престо», третья часть моей симфонии, предсказало то, что случится, если только я буду достаточно верующим, достаточно доверюсь собственной музыке и руке Провидения, не стану сомневаться в возможности счастливого решения и завершению горестей «Анданте»: ничто не может разлучить меня с той гармонией, которую я создаю, чтобы сделать мир более выносимым, ничто не разлучит меня с моей публикой.

Престо, на улице звуки престо-кареты, а потом престо-стук в дверь и престо-голос моего ментора и маэстро Иоганна Кристиана, моего друга Кристеля («Зови меня так, – сказал он, – только никому об этом не рассказывай. Так меня звали в твоем возрасте, когда мой отец еще был жив»), да это был он, мой друг стоял у двери!

Приехал меня спасти.

Иоганн Кристиан Бах не желал слышать никаких отговорок, не принимал никаких возражений.

Он отправит за мной свою карету на закате, меня закутают, за мной присмотрят и вернут целым и здоровым и торжествующим на Трифт-стрит после обеда с лордом Танетом и его супругой на Дин-стрит. Это будет полезно всем: юный Моцарт насладится исполнением своей симфонии, аппетит публики раздразнит предварительный показ того, что ее ждет на бенефисе Наннерль и Вольфганга 21 февраля, а Карлайл-хаус и принимающая нас миссис Корнелис будут в восторге от того, что неожиданный гость все-таки появился.

Его голос звучал твердо и убедительно в воцарившемся вокруг нас бедламе: Наннерль рыдала из-за того, что ее лихорадка приведет к потере шанса укрепить семейные финансы, папа настаивал, что это абсолютно unmöglichkeit, невозможно, невозможно, мальчик может простудиться до смерти, а у нас, дорогой друг, заканчивается черный порошок, маман умоляла своего дорогого Леопольда передумать, и конечно, конечно, мои собственные пронзительные мольбы… не говоря уже о том, что Порта одновременно предлагал нашему гостю кофе, а горничная Ханна невозмутимо обносила всех утренними лепешками, только что из печи.

Папа сдавался, я это чувствовал.

Решила дело табакерка, обещанная лордом Танетом – он намеревался ее подарить, если ему понравится моя игра после обеда, когда они будут попивать ликеры. Еще одна вещица, которую можно будет выставить рядом с серебряной табакеркой, которую я получил в прошлом году в Версале от графини де Тессе. Лорд Танет манил ею, словно оказался с нами в одной комнате.

– Но разве нельзя выбрать другой вечер?

Нет, увы, милорд завтра отбывает в свои шотландские владения, и точно не известно, когда вернется.

– Золотая, говорите?

С золотой инкрустацией внутри и снаружи. Для паренька, если он хорошо сыграет, как он обычно и делает.

– Конечно, конечно же: он будет играть даже лучше, чем всегда. Завяжите моему Вольфгангу глаза, накройте клавиатуру, попросите миледи выбрать мелодию – и он на ваших глазах сымпровизирует на эту тему сонату… Все это и не только это, как вы прекрасно знаете, герр Бах.

Значит, решено?

– Вы обещаете привезти его обратно ночью, в темноте, когда холод наиболее зловреден, когда лед опасно прячется… Нет, так нельзя, мы не можем рисковать нашим сокровищем ради одного пустого шанса. Он болезненный и требует постоянного внимания. Вы должны понять, сэр: сегодня второе февраля. Это тяжелый день для нашей семьи. Два наших мальчика, маленький Леопольд и наш милый Кароль – обоих, обоих Бог забрал у нас в этот самый день, хоть и не одновременно. Одного из них, нашего первенца – шестнадцать лет назад, а второго… Прошло ровно тринадцать лет с тех пор, как он… Опасный день, дорогой капельмейстер Бах, для того чтобы единственный выживший наследник отправился в метель.

Возможно, «Престо» закончилось, возможно, мы снова вернулись к «Анденте» или к чему-то еще более печальному, к реквиему по моим надеждам, похоронам моих грез?

Вмешалась маман:

– Давайте не будем больше об этом вспоминать. Если тебя, Леопольд, тревожит та тяжкая ноша, что мне досталась, забудь о ней, милый супруг. Нам нужно думать о Воферле и его будущем. Мальчик поедет.

– А холод, в такой поздний час, на обратном пути, холод, холод?

Моя мать легонько тронула моего любящего папу за рукав и повернулась – к немалому моему ликованию – к моему спасителю:

– Если вас не затруднит, герр Бах, то мальчик мог бы остаться у вас до завтра. Я хорошо знаю вашу домоправительницу, и она позаботится о том, чтобы у него всего было в достатке. А утром, после завтрака, вы могли бы поиграть с ним на фортепьяно, как вы уже давно собирались: так вы оба приятно проведете несколько часов, сымпровизировав пару мелодий. При условии, что вы вернете его так, чтобы нам успеть на мессу.

Мой друг Кристель подмигнул мне и объявил, что, конечно же, мадам в очередной раз продемонстрировала свою мудрость и что он не осмелился предложить свое гостеприимство, опасаясь вызвать еще большее сопротивление. Это в высшей степени превосходное решение – к завтрашнему утру метель наверняка закончится, лед на улицах растает, и он лично привезет меня к моим любящим и заботливым родителям, так чтобы юный Моцарт смог пойти на мессу: он, как глубоко верующий католик, прекрасно понимает эту потребность.

И тут к уговорам присоединилась моя сестра («Папа, ну, пожалуйста, не подрезай нашему Вольфгангу крылья!»), и я добавил собственные мольбы, и этого оказалось достаточно – вместе с позолоченной табакеркой – чтобы загнать Леопольда Моцарта в угол.

Ближе к вечеру он препоручил меня ласковым заботам капельмейстера Баха, неустанно напоминая, чтобы ко мне не подпускали грабителей, мошенников и ложных друзей, кровопийц и ничтожных фатов (сердце у паренька слишком мягкое и доброе), так что, пожалуйста, дорогой сэр, не спускайте с него глаз.

Каким образом великолепный Иоганн Кристиан Бах мог