Кабул – Нью-Йорк - Виталий Леонидович Волков

— Не груби, ты на себя не похож.

— Я не грублю. Я огрубляю. Это разное.

— В том и дело, что разное. Лучше груби, но не огрубляй. Огрубляя, ты на себя не похож. Как ты не поймешь — это случайность. Мы с тобой тоже случайно ведь.

От слова «тоже» Игорь зверел.

— Мало того что этот чудак, как баба, по телевизору наболтал с три короба, хотя договаривались. Так он еще, как и я, с тобой «тоже»! Хорошо еще, тебя с собой не увез. Как подружку. Без знакомства с мамой не решился…

Тут приходила очередь звереть Маше. Она «выдавала» Игорю колкости про его собственную маму и про многое другое. Такого всегда хватает, когда люди живут рядом больше года. Впрочем, некоторым, оказывается, довольно и месяца.

— Этот, как ты выразился, «чудак», пока некоторые о Кабуле по ветеранским басням книжку с трудом нацарапали, в том самом Кабуле сам снимал, — мерзким, ровным тоном пилила Маша.

Игорю вспомнился их спор о любви. Изгнание запаха Кеглера мифическим Смертником. Вот тебе Смертник. Вот тебе изгнание…

— Вижу, что ты себе игрушку нашла. Может, ты по Логинову скучаешь, злишься, что твоей немецкой подруге герой достался, а тебе — писатель захудалый. Злишься, мстишь мне. Только все равно Паша Кеглер — это пародия на Володю. Сама себя смешной выставляешь, — окрысился он окончательно в ходе очередной утренней перебранки.

Двойной удар произвел впечатление на Машу. Ей стало жаль Балашова и еще больше жаль Кеглера. Она осознала, что за «игрушкой», поначалу действительно призванной дразнить Балашова, прячется человек, мелькнувший через ее жизнь в никуда. С ним на самом деле могло случиться только трагическое. Но больше всех — жаль себя. И она решилась объяснить Игорю о себе.

— Ты у меня очень умный, Балашов. Но послушай меня еще раз. Один раз. И постарайся услышать. Пойми, я одинокая. Тебе трудно понять, ты уже надулся. Думаешь, а как же ты? Не то. Я женщина, Балашов. Женщина одинока иначе и почти всегда. Женщине трудно уцепиться за смысл. А чувству — чувству кто поверит, когда за тридцать… Я плыву, плыву на крохотной лодчонке. И вот остров. Логинов-остров, там гномы живут. Они не добрые, не злые, они знакомые. Женщине какая разница… Это мужчина к добру тянется, как дитя к соску. А женщина — сама добро. Только одинокое очень. Еще сто лет плыть — и Кеглер-остров. Говорят, у моряка радость, когда землю видит. Пусть необитаемую, но землю.

— А я? Я тоже остров?

— Ты мой парус, Балашов. Без тебя я не плыву сейчас. Останься мудрым, в тебе мудрость есть. А если не мудрость, то тонкость. Помоги мне, и я буду плыть, плыть мимо островов. Но от вида бесконечного моря без надежды земли я сойду с ума. Понимаешь?

Игорь услышал Машу. Просто услышал. Тонкость — путь к простоте. Он услышал, успокоился и решил помочь ей. Помочь, сохранив бдительность. Чтобы долгий штиль не вызвал мечты об острове.

* * *

«Итак, — постарался выстроить цепочку Игорь, представив на своем месте Миронова, — Паша Кеглер зачем-то отправился в Афганистан. Нет. Сначала. Их с Кеглером совместная жизнь начинается с Логинова и Масуда. Это факт. От него, по методе Миронова, и потянем. Дальше: Кеглер у них дома. Это тоже факт. Телеинтервью его — тоже факт. Все. Дальше, судя по рассказу Маши, Паша Кеглер улетает в Ташкент. Отнесем это к разряду полуфактов. С целью? С целью попасть в Ходжу и что-то снять там с неким журналистом. Именно это сообщил под великим секретом во время тайного телефонного прощания с Машей широкогрудый индюк в тельняшке. Будем считать это полуфактом… Но дальше? Дальше в дело вступает Кеглер-мама. Кеглер-мама страдает сердцем. Кеглер-сын часто звонит. Допустим. Допустим, что Маша не выдумала это с целью уколоть Балашова-сына… Интересно, а из Ходжи, с Логиновым, Кеглер-сын тоже звонил ей? Черта с два, знает он экономных немцев, они не за звонок, они за глоток воды спросят. Хотя, с другой стороны, российский крепостной — он нищий да ушлый. Ладно. Кеглер едет в Ташкент, хотя у матери предчувствие. Это не факт, но понять тоже можно. Обещает позвонить. Пусть так. Кто не обещает? Не звонит. Кеглер из Ташкента не звонит матери. Этот полуфакт — все, из чего Маша выращивает трехглавое чудище заботы, тревоги и миссии спасения. Миссия спасения — верный диагноз болезни. Для Маши, не для мамы, естественно». Балашов подумал, что Машу и впрямь проще вылечить, разделив с ней игрушечную заботу. И он выполнил просьбу Маши, связался с Мироновым, хотя сделал это скрепя сердце. Маша просила, чтобы Андрей Андреич по афганским связям выяснил, где сейчас обитает российский журналист.

— Что сама не спросишь? Андреич тебя любит…

— Любит. Только меня он слушать не станет. Он мне вина предложит или кальвадоса молдавского. Скажет, что нечего сейчас в Афганистане вменяемым людям делать. Пообещает, конечно, «выяснить», но сразу и забудет.

— А я что?

— Ты? Ты другое. Тебе он доказать что-то хочет.

— Что доказать?

— Наверное, что в нем ты наткнулся на золотую жилу Истории. С тобой он — молод… Но не важно, что. Ты объясни просьбу, он хоть шаг сделает. Ему тебя разочаровать никак нельзя. Он же от тебя зависит!

Балашов возгордился и стал прикидывать, как ему подобраться к «афганцу» с этим бредом, да еще по поводу того самого Кеглера, кто был виновником ссоры между ними. Он не решился говорить с Андреичем по телефону, а потому, махнув рукой, попросил о встрече по очень важному делу. На душе полегчало. Маша, не дожидаясь ответа, чмокнула его в затылок.

— Зачинать важные дела хорошо под светлое пиво, — обрадовал Игоря Миронов. У писателя отлегло на сердце, и он помчался к «афганцу». По дороге он поймал себя на желании, чтобы история, которую он сейчас поведает Андреичу, содержала хоть крупицу правды. И сам себя испугался: ведь как захочется такого, так и выйдет. Словно прошлое с будущим — это одна нить, продетая через игольное ушко его желания.

К вящему удивлению Балашова, Миронов отнесся к истории-бреду серьезней, чем ожидал рассказчик. «Афганец» заставил Игоря повторить ее, а потом насупился.

— Начудили вы дров. Еще отольется. Хотя опухоль — не нарыв. Вскрывать лучше раньше, чем никогда, — время от времени бормотал он свое, мироновское. Наконец, выйдя из раздумий, устремил на Игоря немигающее око.

— Будем искать. Со всевозможной срочностью. Твою Марью отблагодарим еще. Господин нам нужен. И пустая кость в домино играет.