Кабул – Нью-Йорк - Виталий Леонидович Волков

Разведчики из машины направились в здание особняка. Один остановился у памятника и спросил другого:

— Это кто?

— Лэрмонтов, — ответил тот без нотки сомнения.

— Ага, хорошо. Наше место, кавказское. Правильное место. Рустам сказал, будем их тут на ремни резать.

Знаток классики зашел внутрь, второй остался у двери.

Бабушки-вахтерши, книги, выставленные в холле, произвели на разведчика тягостное впечатление. Ему приходилось раньше обламывать стрелки в российских городах — и в дрянных кафе, и в роскошных ресторанах, и у кинотеатров, и просто на улице. Там нередко поблизости оказывались женщины, они продавали мороженое — вот такие же старушки, как эти, собирали пивные бутылки, торговали газетами. Такие не вопили, не падали навзничь, когда поднималась пальба. Пули в таких попадали редко-редко, они заговаривали их своими медными мертвячими глазами. Но эти, здесь, были другими. Смотрели дерзко, как учительницы в школе, и он шел с нехорошим чувством чужака, которого не удостоят улыбкой ни за деньги, ни за силу. Он подумал: наверное, самое страшное, что могло бы с ним приключиться — если его заставят прочитать все эти книги…

От корешков пахло судьбами, в которых все было ложью, как в Москве. Интересно, был среди книг Лермонтов? Лермонтова разведчик уважал, бог уж ведает по какой причине.

Он подошел к лотку, напоминавшему старую деревянную школьную парту, только очень длинную, так что за нее можно было бы усадить целый класс. Взял лежащую сверху в одном из рядов книгу. Прочитал: Нострадамус. Оценил критически: «Ну что хорошего может написать человек с таким именем». Зашел в кафе, где была назначена встреча. По прошествии получаса он позвонил Рустаму и доложил обстановку. «Одни тетки здэсь. Говорю, мужчин всэх наши горы забрали». После этого два других джипа приблизились к Домжуру и остановились в переулках возле ГИТИСа. Рустам огляделся и облизнулся. Разведчик был прав. Теток, девок, ох каких девок, вокруг пенилось море. Он даже подумал пошутить, что Джахар, Шамиль и Борис Абрамович специально придумали войну-войну, чтобы теплых девок на Москве можно было топтать, как кур в чужом курятнике. Но он сдержался: Большой Ингуш сидел рядом с ним мрачнее тучи.

— Иди, Ахмет. Все сделай, как говорили. А женщины потом будут, — Рустам послал в Домжур следующего бойца. Тот сперва заплутал, вышел на Арбат, но добрые люди указали ему дорогу.

Гена Мозгин сидел за угловым столиком, напротив входа. Он пребывал в одиночестве, но никому не позволял ни подсесть, ни забрать стулья. «Занято, увы», — вежливо отклонял он посягательства. Соседний стул он нагрузил большим пакетом с портретом революционного чекиста Феликса Дзержинского.

А народу, как назло, набралось много. Кафе штурмом взяли дети — их была целая гроздь, штук пятнадцать, и успокаивали их две молоденькие училки и строгая мамаша, ограничивавшая их в пирожных. Судя по всему, классная касса уже раньше оказалась истощена. Мозгину стало жаль детей. Лакомые пирожные здесь по нынешним ценам стоили истинную копейку. Дети вращались вокруг столов проворными вихрями, зато, по неусидчивости своей, не требовали много сидячих мест. «Детям — пирожные», начертал на салфетке девиз Гена. Сам он не пил даже пива, утоляя жажду соком. Но в пражских пирожных отказать себе не мог. Мужчины-посетители интересовали бывшего майора ГРУ больше женщин, детей и пирожных. Три компании привлекали его внимание. Четверо пенсионеров интеллектуального фронта колдовали над графином водки. Мозгин сидел уже час, и графин за это время наполнялся не раз. Вряд ли это были наемные убийцы или бойцы Большого Ингуша. Хотя шеф, мудрый всезнающий Шариф, готовя Гену к заданию, объяснил, что под Ютовым ходят и кавказцы, и русские, так что на внешность ориентироваться не надо. Но одно было понятно: прицельный огонь деды вести не смогут. Если только это не бутафорская водка.

Другая группа тревожила Мозгина. Два молодых человека пили соки-воды. Не на пять минут зашли, а даже пива не пригубили. Гена не знал, что то были орлы из частной охранной фирмы «Барс», из бывших кошкинских. Действующих Вася привлекать не стал по соображениям политическим, и тут с ним даже Миронов не спорил. А бывших позвал. «Услуга за услугу». Мозгина в лицо они не знали.

Третья группа вызывала особое Генино любопытство. Не красивая, но уж больно ухоженная женщина (Мозгин оценил ее возраст просто — моложе его) пила коньяк в окружении трех мужчин. Этим господам Гена не доверил бы и шариковой ручки. А женщина ему понравилась. Угадывалась в ней аккуратная требовательность. Возможно, она здесь по тому же делу, что и он…

Разведчик Рустама, заглянув в кафе, сразу увидел человека с большим портретом Дзержинского на пакете. Отметил: в таком муравейнике русские ни брать, ни убирать патрона не решатся. Он вышел в холл, позвонил Рустаму и уселся на кожаный диван. Назло книжным теткам сел, широко расставив колени, руки скрестив на груди. Так он и провел пару десятков минут, пока в клуб не вошел сам Ютов в сопровождении Рустама и двух джигитов.

По предварительной договоренности между генералом и полковником Руслан Русланович появлялся в Домжуре первым. После того как его фигура возникла в дверях кафе, Гена отправил сигнал Андрею Андреичу, и тот спустился из зала на втором этаже вниз. С Мироновым шел Шариф, но за стол к Ютову полковник направился один. Мозгин уступил ему место.

«Черт бы побрал этих детей», — выругался про себя Гена. Сесть было совершенно некуда, а торчать свечой в зале глупо и опасно. Он подошел к стойке, поближе к женщине. Они обменялись заинтересованными взглядами.

— Ну, генерал, что будем пить на этот раз? — тем временем вместо приветствия произнес Миронов и сел. Он ощутил неудобство от того, что огромный глаз дверного проема упирается ему прямо в спину.

— Вы хозяин, полковник. Вы утратили интерес к джину?

— Пристрастие — это то, что предваряет, разжигает страсть. Джин имеет обратное действие. Да и нет здесь хорошего джина. Поэтому предлагаю водку. Напиток, более других напоминающий пьющим об их далеком, но всеобщем родстве. Нет более подходящего напитка для закрепления нашей вынужденной дружбы.

— А коньяк? Хороший французский коньяк? Солнце, линза винограда, сухость дуба, крепость времени? Нет?

Миронов покачал головой. Ютов подумал, что голова полковника сама чем-то похожа на желтую вызревшую виноградину.

— Нет, Руслан. В коньяке горек труд, пот, который уравнял крестьянина и аристократа. Это Европа, это нам далеко и от нас далеко. Чуждо в силу отсутствия простоты. В том благородном напитке, который нас сопровождает по жизни, горечь другого свойства. Она лишена благородства свободы, зато полна свободы от свободы. Так сказал мне