Кабул – Нью-Йорк - Виталий Леонидович Волков

другом случае это разрушает материал. Где быстрее, где медленнее. Конечно, возможна суперидея. Если она преодолеет родовое и прочее частное. Но и здесь ловушка истории. Суперидея подлежит постоянному воспроизводству, из поколения в поколение. Но ее носители быстро изнашиваются, поскольку средства для них естественным образом становятся целью. В этом и кроется наша необходимость философская и наша сила. Мы не власть, мы орден, мы ген суперидеи. ДНК. Мы обучены, созданы выживать в любых условиях, мы не верим никакой власти, но умеем быть нужными любой. Нас слишком мало, чтобы нас вывести списком на поле боя, но слишком много, чтобы извести поодиночке. Мы не можем выигрывать войн. Но умеем подтачивать древо чужой власти. И мы способны прожить дольше, чем срок износа парадигм временем.

Миронов бросил на визави взгляд, полный восхищения порожденной им самим фразой. Но тот остался верен своей риторике.

— Вы не преувеличиваете прошлого в перспективе будущего? Почему тогда бандитская клетка во всех тканях вашей государственной печени вытесняет вашу?

— У нас сложный процесс воспроизводства. Селекция и вызревание. Я ведь сказал уже, Руслан, мы не побеждаем, мы переживаем. В любой среде. Но на нас нет досье с компроматом, хотя и мы лишены предрассудка морали. Подумай, генерал, столь ли ты силен, чтобы пережить нас? В нынешних обстоятельствах смены парадигм, после 11 сентября?

— А ваши писатели и журналисты — это новые призывники вашего ордена? — предположил Ютов. Слова полковника произвели на него большее впечатление, чем могло показаться на первый взгляд. Он вспомнил, как смурнели его высокопоставленные российские партнеры, когда он старался навести у них справки про этих новых каменщиков. Орден… Ютов представил себе, как ему придется выковыривать вот таких упрямых опанциренных Андреичей, одного за другим, как жуков из-под толстой российской дубовой коры — если все-таки война.

— Любой предмет — оружие в руках профессионала. К тому же писатель несет в организме важный фермент, превращающий его в естественного союзника.

— Какой?

Миронов не ответил. Ему пришло в голову, что Ютов не торопится. Странно это. Интересно было бы знать, сколько бойцов он собрал здесь. Может быть, прав Вася Кошкин? Может быть, и надо было крутить ему руки сразу, если уже ввязались… Может быть… Но в Шибергане, в Панджшере, в Герате не существовало «может быть». Скажи мне, генерал Ютов, в чем твоя суперидея? Помимо власти. Потому что тот, кто был с тобой в Шибергане и в Герате, не поверит словам, которые ты скажешь о свободе своего народа…

— Журналисты, писатели — не наша кость, Руслан. Но твои чеченские герои — тоже не наша. Только и не твоя. И уже никогда твоей не будут. В том твоя драма как одного из героев нашего времени.

— Отчего же? Такие же звери, как и ваши.

— Согласен полностью. Но в них есть антиген, фермент разрушения нашей системы. Когда в 127-ю особую бригаду, в спортроту новые космополиты набирали ваших бойцов, через несколько месяцев они уничтожили основу армии — избили младших офицеров и сержантов. Разве с ними вы перейдете ваш исторический Гиндукуш?

На этот раз не ответил Большой Ингуш. Миронов прав. От нынешней России проще освободиться, стряхнуть ее руку со своего плеча, чем от клещевого хвата партнеров с гор и из пустыни. И снова Ютова если не охватило, то посетило странное чувство: здесь, за столом, над которым склонились повоевавшие свое мужчины, лепилось большими грубыми ладонями нечто не только важное, но особенно личное.

— Нельзя возвращаться в прошлое навсегда. Вы это понимаете, полковник Миронов. Нельзя возвращаться больше одного раза. Прошлое — ненадежный скакун.

— Я не знаток лошадей, генерал. Мое дело — виски и огнестрельное оружие. И то и другое тем вернее, чем старей. Придет время и ты, генерал, тоже произнесешь слово «когда-то». Но сегодня от тебя зависит, что уместится там, в слове из семи букв. Счастливое число, кстати…

* * *

Юрий Соколяк, издали проводив взглядом Большого Ингуша, когда тот направился в депутатский зал Домодедово, испытал глубокую досаду. Он не знал, чем завершилась стрелка с Мироновым, эту встречу «обеспечивал» не он. Он ждал иного сигнала, но вместо приказа об атаке прозвучал отбой. Неужели Рустам согласился отдать Миронову взрывников? Соколяку не очень-то верилось в такую сговорчивость нукера. Неужели верность пса хозяину одолела самовольную жажду ветра и подвига? Соколяк, скрепя сердце, свернул свою операцию. Но сердце ныло: беда, беда! Может быть, это ревнивая жажда убрать соперника выпью стонет в груди? Соколяк черным зрачком впился в колодец души своей и более не нашел там этого чувства. И это совсем скверный знак.

Дождавшись отлета Большого Ингуша, Соколяк распустил московскую «разведроту» — слово «бригада» он не любил, — поехал в Битцу в сауну, где сперва выбрал себе двух красавиц, с которыми напился, пропел в караоке и двинул в гостиницу. Поутру, очнувшись с женщиной, он с удивлением обнаружил, что сердце больше не томит мысль об ошибке. Напротив, юный день обещал душ, хаш, страсть без любви в преддверии доброй войны… К неудовольствию Ютова, его помощник вернулся из Москвы на сутки позже положенного.

Ютов уговаривает Рустама сохранить мир с Мироновым

Из Домжура Ютов, несмотря на возражения Рустама, повелел сопровождению следовать в аэропорт и дожидаться его там. Сам же направил водителя «мерседеса» в ресторан «Шинок», что на Красной Пресне.

— Поедем, Рустам, отобедаем. Я отдохну от твоих доблестных джигитов, а они — от обязанности блюсти мое тело. Едем. Когда еще украинского сала поест истинный федуин, как не после разговора с москалем. Горилки выпьем. Сюда мы теперь не скоро.

— Пусть и охрана поест. Зачем людей отсылать? Я не верю русскому.

— А зачем тебе верить, Рустам? Верить — это моя забота. Я переговоры веду. Я знаю, ты сквитаться с ним за итальянку хочешь. Вот и Соколяк тоже хочет. Горячие вы головы. Но не время мести сейчас.

— Отчего не время? Самое время! — без жара, а с глухой, злой убежденностью выговорил Рустам. Не нравился ему ни «афганец» Миронов, который сам в Назрань не едет, а словно сюда на поклон зовет, ни вялые, без стрельбы и угроз, переговоры, будто и впрямь мир заключают, ни отправка генералом охраны, ни выбор места для трапезы. Рустам, считая себя находящимся на войне, не всегда придерживался законов адата и шариата, но то, что предложил Ютов, выглядело насмешкой. Или проверкой на послушание.

В «Шинке», когда халдей с бабьим беленым лицом поднес горилочки да пышных пирожков с грибками и с капусточкой, Ютов приблизил стопку к