Кабул – Нью-Йорк - Виталий Леонидович Волков

и старался следить за возникшей в доме суетой, чтобы тупая боль в коленях, последняя спутница жизни, оставила его на время. А вместе с ней отползла бы не старость, нет, а та змея, чей яд превращает мужчину в старика из старца — бесполезность.

Как говорил один знакомый человек с Кавказа — отчего там люди долго живут? От воздуха? От травы? Ерунда. Старики тянут долго, оттого что они нужны долго. Там их не терпят, там к ним прислушиваются и слушаются!

Миронов и от природы был наделен, а в многочисленных жизненных упражнениях отточил до остроты наблюдательность в отношении окружающих его людей, но также он был оснащен простым и добротным механизмом, защищающим его нутро от излишней тонкости. Он умел копить наблюдения в памяти души, никак не поддаваясь им. Сперва дело. Так и тут, у Ларионова.

После Домжура скромный ужин он приготовил сам, водка им была принесена простая, «Русская». Выбор водки вызвал у Ларионова улыбку. Хорошо еще, что в нем видят человека, способного пить сивуху.

От Ларионова Миронов позвонил афганцу. С Куроем он связывал главную надежду на успех, считая, что Васе Кошкину и конторе вынюхать след журналиста окажется не под силу. А значит, и Руслану Ютову не под силу…

— У тебя что, к духам линия бесплатная? — все-таки вмешался в ход событий Ларионов. Он, видите ли, на звонках в Питер экономит, а тут Афганистан.

— Эта линия дорогого стоит, — туманно ответил Миронов, но принялся отсчитывать сотенные. Хозяин не возразил.

Поутру Андреич стал прощаться с Ларионовым. Тот приуныл, хоть и силился бодриться.

— Ну что? Опять на три года? Смотри, дочка мне пожелала еще в 2005-м Новый год отпраздновать, так что не затягивай.

— Ладно, Иван, судьба — не глазок, в нее не заглянешь. А со старостью бороться надо.

— Сам-то боишься Ее?

— Нет. И ни к чему эти вопросы. Боюсь не боюсь… Вот вернусь, и обсудим за чашкой водки.

— Добро. Веди свою битву. Есть там еще за кого биться, на Гиндукуше? — спросил бывший резидент советской разведки в Кабуле. Его белесые, покрытые рыбьей пленочкой глаза протиснулись сквозь тяжелые веки и в них отразилось беспокойство.

— Есть. Наших с тобой интересов там никто не отменял, — как можно увереннее постарался ответить Миронов.

— Да брось ты, Андрей Андреич. Тогда серьезно было, а теперь — как понарошку. Только пули настоящие. Что за порядок, когда ты из-под государства войну ведешь, а ему будто и дела нет. А то я не вижу.

— Государство — это я. Таков естественный путь навязанного нам развития. Запомни: когда над этой землей пронесется вихрь, порожденный известными нам антимарксистскими силами, и снесет пену, поднявшуюся за годы смуты, мое государство малое, если, дай ему бог, выживет, то готово будет присоединиться. Ко мне. А пока — стратегия выживания плюс финансовая основа. Есть у меня враг, товарищ и брат. Пока есть враг, старости не подступиться.

С тем Миронов и ушел, а Ларионов, стоя у окна, следил взглядом за тем, как тот пересек двор, и потом, уже когда товарищ пропал из виду, продолжил смотреть в пустоту колодца. Судьба — не глазок. Судьба — колодец. Глядящих в него врагов примиряет не общее горе, но общая черная вода…

* * *

Андрей Андреич устремился от Ларионова в Измайлово, на Щелковской сел в ждавшую его уже машину и выехал в район Балашихи. Там водитель-сосед долго петлял, следуя указаниям Миронова. Тот уверенно гнал «Ладу» в глубь леса, к верной, казалось бы, гибели — дорога по мере удаления от трассы все больше теряла устойчивость формы, пока совсем не пропала. Инженер очень секретного в прошлом КБ и одна из первых жертв конверсии был обязан Миронову не только машиной. После того как КБ перевели на производство кастрюль и вантузов, Андреич принялся щедро оплачивать его водительские и курьерские услуги… Каждый раз, предлагая работу, он имел сосредоточенный и даже сердитый вид, не допускающий возражений…

Наконец, Миронов подал сигнал «стоп» и машина замерла. Накрапывал подмосковный дождик, капли мелкие, но не чистые, а маслянистые, тяжелые. Они не желали скидываться «дворниками» с лобового стекла. Сосед спрятался под дерево и протянул Андреичу сверток.

— Увесистый.

— Я в этих лесах перед заброской в Кабул стольких часовых снял… Марш-броски накручивали до полного изнеможения вероятного противника. Вот теперь стрельбы проведем. Чем дальше в лес, тем толще партизаны, Роберт.

Он распеленал сверток. На ладонь легло тяжелое тело пистолета. Роберт прищурился так сладко, словно его почесали за ухом.

— Партизанить самое время, Андрей Андреевич. Сейчас только кликни, столько народу в леса уйдет…

— Нет, сейчас не уйдут. Пообвыклись. Верхи уже могут по-старому, а низы никак не хотят по-новому. Новый режим не от народа пойдет. И не шел никогда. Новая власть, по скудости ее ума да по жадности, будет сметена офицерством и прочими хорошо организуемыми элементами. В силу отсутствия прослойки, прозванной интеллигенцией.

— И то лучше. Чтобы не бессмысленный и беспощадный.

Защитившись от мороси, Роберт излучал благодушное согласие с любым видом бунтов, революций и путчей, предлагаемых Андреичем. Он был уверен, что, возьмись Андреич за бунт или путч, и они выйдут у него шумно, суетно, бестолково, леваком, но в итоге всем на благо, вовсе не на обычный исторически русский манер.

Миронов улыбался одними скулами. Он не разделял настроения соседа. Он относил себя к узкому кругу специалистов, которые на деле знают, как готовятся и производятся восстания, революции и контрреволюции. И как тщательно, вдвойне тщательно, творятся легенды о них. Он был в Венгрии, в Праге, был в Эфиопии и в Кабуле. Где только он не был. И везде после его приездов вспенивались «антимарскистские силы». Но то были чужие страны, чужие народы. Горбоносые, светловолосые, где женщины — красавицы, где солнца много, но меньше, чем песка, где… Но здесь… Здесь жил народ, который он, по странному, возможно, даже фатальному заблуждению, считал своим. А потому, прежде чем и в этом простолицем, умытом росой лукоморье начнется то, что он живописал злым утренним языком, он хотел бы забраться в каменную щель земли и пережить там близящееся лихолетье.

Роберт по дороге в Москву разговорился. То ли ранний подъем, то ли стрельбы из ТТ размягчили его. Миронов отметил, что, видимо, в каждом с самой молодости, коренятся симптомы старости, ее особые черточки, исподволь прорастающие в небо времени. Не углядел садовник, не чикнул вовремя ножничками — и запущен сад. Андрей Андреич слепо отсчитал в кармане сотки и передал соседу.

— Да что вы! За такие