Кабул – Нью-Йорк - Виталий Леонидович Волков

туркмена посади посреди пустыни на ковер, дай ему чай пить и чай, он и счастлив. Всю жизнь просидит, песни петь будет. Я их ненавижу, спокойных братьев моих. Себя продадут, лишь бы им не мешали в небо плевать, — словно отвечая ходу мысли Куроя, хохотнул гость. Глаза его спрятались за щелочки век.

— Русские говорят, многие знания — многие печали. За каким делом в наши края? За печалью? Или за иным приехали, уважаемый Чары?

— То не русские говорят. То евреи говорят. А печаль во мне не задержится. Печаль да желчь печень гонит, храни ее святой Турахон. Меня в туркменской тюрьме за знания уж так мытарили, так тело еще помнит, а душа зажила…

Горец зажмурился. В русском он был не силен, и ему понравилось неожиданное слово. Нечто ласковое было в «мытарях». Раздражение полковника ему тоже доставило удовольствие.

— Я в Иране стоял у могилы Хафиза, — продолжил тем временем Чары. — Хотел сфотографировать, подлый журналистишка, только охранник удержал меня. Он сказал мне: «Нельзя остановить вечное». И я отошел, подумал и понял. Жизнь — это не я. Жизнь — это то, что течет через меня.

Полковник ощутил боль. Быструю и легкую, как игла. Такой бывает освобождающая боль воспоминания. Масуд тоже часто говорил о Хафизе. Курой не запоминал приводимых строф, выплывавших в податливый воздух облачками теплого дыма. Расплываясь, облачка соединяли рождающие их губы со сводом горного неба.

— Я пришел за деньгами! — вернул его на землю четвертый сын пророка. — Я журналист и бывший сын героя этих мест Ходжи из Насреддина. Меня нельзя купить, но можно нанять — вот я и рассказал о себе все.

Чары приподнял пиалу, и полковник, спохватившись, вновь налил в нее чаю. На донышке. Потомок Ходжи все же грозил вызвать его доверие. Горец, не скрыв удовлетворения, причмокнул:

— Наш гость прошел Кавказ и Гиндукуш. Он ходил со мной по одним тропам. Достойный человек, только жаль, что женатый!

— Скажи мне тогда, путник. Скажи то, зачем привел тебя сюда мой Горец. У серебряной луны времени больше, чем у золотой падающей звезды, — полковник провел огромной ладонью в воздухе, зачерпнув неба и опустив его горсть до самой земли.

— Это верно, верно, устат. Луна светит отраженным светом. Журналист — та же луна. Чем ночь чернее, тем она ярче. Если солнце есть, — Чары отставил пиалу. — О журналистах я все знаю. Все знаю. Плохо дело у вашего Кеглера. Хуже, чем у кролика, поверившего удаву.

Курой удивленно вскинул брови. Он поймал себя на том, что совершенно не представляет себе, как выглядит этот Кеглер. Черный он, белый, твердый, как орех, или ломкий, как хворостина.

— Что могло с ним случиться? Ты знаешь его? Его пути знаешь?

Лицо Чары вмиг приобрело детское выражение растерянности и испуга. Словно вот-вот, и он расплачется.

— Где видел? Зачем видел? Чары — какой человек? Маленький человек. Вы, устат, уважаемый человек, что вам мое слово? Пух, а не слово!

Курой понял, что обидел гостя. Это было правильно — обидеться. Молодец. Чей бы ты шпион ни был, а молодец. Только плевать сейчас мне на твои обиды.

— Я не знаком с тобой, уважаемый Чары. Ты путник издалека, а память дороги едва ли не весомее памяти лет. Не держи на нас обиды за торопливость, недостойную пыли на твоих сапогах, — Курой выразительно прицелился глазом в дырку в носке, — но ты застал наш край в тяжелый день. Как хорошо говорят русские, на вдохе…

— Сочный лист не гонит ветер. Ветер гонит сухой лист. Что гнало бы меня вдаль от родных мест, если бы не своя беда?

— Чужая беда как чужая жена. Да к тому же не листу решать, какой его ветер гонит, куда гонит. Согласен?

Гостя удовлетворил ответ. Черточка обиды, опустившая кончики губ, исчезла с его лица. Он потянулся к пиале. Горец огладил короткую, не растущую в длину бороду, и кашлянул. Четвертый сын Пророка сдал экзамен, он снова доставил удовольствие Горцу. Но теперь пришел черед говорить о деле.

— Наш гость уверяет — нет здесь москвича. Если есть, то в Герате его искать.

— В Герате? В Герат сейчас без друзей не ходят, — усомнился Курой.

— Верно, верно. Без друзей, — оживился Чары, — я врать не буду, таким уважаемым людям зачем врать? Кеглера я не знаю, что за человек. Может, он орел, а не человек, а может, мышь. Но второго, кто с ним шел, ох как я знаю. Змея, змея холодная. Самая опасная, поверь мне, уважаемый. А если не веришь, то прогони меня лучше с глаз своих, как самого ничтожного из людей.

— А кто второй? — сперва не понял полковник.

— Колдобин. Второй — Колдобин, — возмутился Чары, как будто его собеседник обязан был знать этого Колдобина, — Колдобин хуже змеи. Если Кеглер с ним, темное за ними дело. Просто так не поедут. А еще вернее, обманул злодей вашего простака. Обманул, как меня.

— Чары был в Герате с этим Колдобиным, — Горец помог начавшему соловеть полковнику. Времени с туркменом в Ходже он успел провести не много, но уже, казалось, все знал о жизни ходкого человечка, совмещавшего неусидчивость скитальца с пристальной пронзительностью рыночного философа.

— Да, с Колдобиным, змеем. Из Туркмении ходили с ним через талибские земли. Три года назад был. Этот змей меня туркменам сдал. Шесть месяцев в КНБ сидел я. Еле расплевался.

Шрам на смуглой, только подернувшейся неглубокими морщинками коже почернел.

— Откуда знаете, что он сдал? Зачем ему?

— Ай, откуда! Туркмения что, Швеция или Америка? Я сам раньше в органах работал, у меня там кумы да родственники. Я из племени Атта, я вам из спальни Туркменбаши узнаю, на каком боку он сегодня спит.

Курой знал это племя, малочисленное, но влиятельное. Аристократия. Вот откуда высокий лоб и пальцы, не загубленные мытарствами кочевой мужской жизни. Среди сынов племени Атта были и в Афганистане заметные люди. Туркмен, не воинственных, находившихся здесь всегда в меньшинстве, а потому не составлявших конкуренции другим этническим группам, брали в свое окружение местные князья. Были они у северных, стоявших вокруг профессора Раббани, были и у генерала Дустума, и в Герате тоже. Были и в Мосуле, и в Мешхеде, и в Пешаваре — разнесло их по дворцам, выстроенным на дуге, очерченной вокруг злополучного афганского королевства.

— Про племя Атта люди мне давно говорили, что лучше ходить в их родственниках, чем во врагах, но попасть в родственники проще, чем во враги, — добавил Горец. Весь путь понимания, который сейчас проходил полковник, он уже проделал раньше, когда один из