Кабул – Нью-Йорк - Виталий Леонидович Волков

О себе как мужчине думал и Балашов. Андреичу просто. Силой увези. Выкинь Ингуша из книги. Потому что так надо сейчас. Мужчина тот, кто знает, как надо лгать ради правды. Андреичу правда известна, он может врать. Только правда эта выходит крохотной, что копейка! Игорю вдруг стало так жаль «афганца»…

Тут и позвонил Миронов. Лишь до половины выслушав рассказ писателя о неудаче с Машей и о новом немце, он смел эти крохи со стола одним махом:

— Ясно. Немцев теперь много понаедет. Я тебе раньше говорил. Будет книга — бестселлер. А ты спорил. На даче подчистим. Факты — и в печать. Я мухой на вокзал, в ветеранской билеты возьму. Жди дома. И подругу придержи. Ты не думай, я тебя понимаю, евреек убеждать непростое дело. Когда я в академии столовался, у меня была… Придержи, хоть лаской, хоть силой, я из кассы к тебе, решу все проблемы. Все из тех, что можно еще решить… И сделаем по законному глотку. За начало третьей мировой и, следовательно, окончание второй…

Андрей Андреич, верный своей манере, создав мироновскую вербальную конструкцию, бросил трубку и, вероятно, умчался в свои дали, а Балашов остался додумывать, кто остался проигравшим солдатом Второй мировой. У него возникло предположение, что таким солдатом выходит «германец» Логинов.

Когда в дверь позвонили туркмены, Игорь решил, что это Миронов успел уже обернуться с билетом. Для порядка он все же спросил, кто там…

— Балашовы здесь проживают? Игорь Балашов.

— Здесь. А что?

— Открой, мил человек. Мы с вокзала. Ваш друг Павел, наш родственник-знакомый, заехать попросил, гостинцы попросил передать. Хоть разбейся, сказал, а узбекскую дыню моему хорошему другу привези. Мы дыню передадим и дальше пойдем. Мы узбеки, в Москве проездом.

Игорь глянул в глазок. На него смотрела, ухмыляясь, добродушная физиономия. Вровень с ней находилась дыня.

Игорь вздохнул с облегчением. Значит, вместо эвакуации, посидят с Машей и Андреичем втроем за водкой и дыней. А потом вдвоем.

— Здравствуйте! — поклонился капитан Атаев и прошел в коридор. Он вручил Игорю дыню и замешкался.

— Спасибо, спасибо. Как там Павел?

Атаев почесал в затылке:

— Да. Большой человек. О вас как говорил… Но так не перескажешь. Это за чаем… Но вы занятой, что там с нами, проезжими…

Игорь понял, что обидел людей с Востока. Взял подарок в коридоре, не предложил с дороги чаю, а они из Ташкента перли… Специально приехали…

— Ай спасибо, ай спасибо! Ай, не зря говорят, москвичи — добрые на калачи.

Гость прошел за Балашовым и снял туфли. За ним протиснулся в узкий коридор второй. В ладони, как регбийный мяч, он тоже держал дыню. Игорь не знал, что узбеки бывают такие большие. За спиной Кулиева лейтенанта Бабаева он просто не заметил и обнаружил его присутствие только на кухне. Одного стула не хватило.

— Ай, ничего, мало вам хлопот. Мы с Назаром вдвоем усядемся. Или хозяйку ждем?

— Да я сам. Я сам. Сейчас. Чаю или водочки? А? С дороги? А хозяйка позже. Мы без нее. Вы рассказывайте, как наш человек в тельняшке? Он же в Афганистан — так мы волновались, — Игорь не мог сдержать иронии.

— А что волноваться? Незачем волноваться. В Ташкенте он задержался. Один знакомый, другой знакомый. У узбеков знаете как… Вы, уважаемый, дыньку дайте, я ее сам, по уму…

Узбеки в охотку жахнули водочки, за хозяина. В кухне обильно запахло сладостью и потом. Игорю стало хорошо. Вот ведь какие люди живут вдалеке. Теплые, спелые.

Нож у горла дохнул душистой дыней. Игорь не заметил, как оказался на стуле. Капитан Атаев стоял у него за спиной.

— Добрый хозяин, что смирная собака. Гостей слушает, сам молчит, — вкрадчиво, на ухо, шепнул капитан и рассмеялся. Игорь еще подумал, что узбеки от водки пошли шутковать, и отстранил чужую руку от шеи. Гурбан Кулиев приподнялся и через стол ткнул Балашова кулаком в зубы. Этого хватило для того, чтобы писатель податливо запрокинул голову. На зубах он ощутил языком крошку и кровь. Игорю стало очень страшно, но и гордо. В тайном жизненном теннисе он сравнялся с Логиновым по счету. Только бы Маша задержалась на службе. Только бы не прискакала раньше. Пусть хоть с немцем, пусть. Только подольше, молю тебя, Господи, молю что есть силы…

Прежде чем приступить к допросу, гости выпили еще водки и осмотрели холодильник.

— Это что? — спросил Атаев.

— Это алкоголь из яиц, — постарался доступнее объяснить суть яичного ликера Балашов, но в его словах комитетчики усмотрели обиду. Гурбан подошел к Игорю поближе и с силой макнул его лицом в подставленную вторую дыню. Спелый плод с хрустом раскололся, и Балашову показалось, что он вот-вот захлебнется в сладкой жиже. Он взмахнул руками, но капитан сзади ловко перехватил запястье и вздернул кисть за спину до пронзительной боли, которая гвоздем прибила, распластала Игоря на столе, лицом в тарелке. Кровь из носа наплыла в сок, дышать стало невмоготу.

— Это тебе первый привет от Пашки, — Атаев предвкушал уже удовольствие от допроса, но его отвлекала, мешала сосредоточиться желтая бутыль с иностранными буквами.

— Эй, узбек, иди попробуй, — приказал он лейтенанту, — а ты что, как лещ на Каспии, жабры топорщишь? Ты отвечай, пока я добрый, кто твоему другу героин торгует? Кто его с террористами свел? Что знаешь о тергруппах? Кто твой хозяин, падла-а!

Атаев профессионально впал в истерику, которая была сродни блатной. Майор приподнял голову за волосы, убедился, что объект еще жив, и снова обмакнул его в миску. В дверь позвонили. У Игоря сквозь бешеный стук в ушах ухнуло: только, только, только не Маша. «Я отработаю, Господи! Все что угодно требуй с меня, Господи!» — прохрипел он.

Туркмены всполошились. Гурбан огромной ладонью прижал игореву щеку к столу и шепнул истово:

— Кто там, гнида?!

Капитан прижал нож к кадыку так плотно, что Игорь не мог даже сглотнуть. Наконец, Атаев сообразил, что так подопечный не сможет ответить.

— Может, свалит? — спросил Бабаев о человеке за дверью. Лейтенант уже попробовал яичный ликер и «поплыл». Напиток его поразил неземной изысканностью. Жаль было рвать когти с уютной хаты. Повторный настойчивый звонок был ему ответом.

Балашов испытал уникальное в сорокалетней жизни ощущение. Это был покой и счастье униженного, раба, зэка. Существа на грани, живущего в эйфории неясной чужому глазу свободы, которая остается и рабу. Зернышко свободы, не числом, а самим наличием уравнивающее царя и раба. Свобода найти верный ответ, тяжелый как жизнь и легкий как ложь.

— Дед. Мой дед-ветеран, — прохрипел он. —