Кто вынес приговор - Алексей Фёдорович Грачев

инспектор тут из уголовки, "борзой", велел мне на биржу ходить, искать работу. Обещал к, художнику свести. За Би Бо Бо ругает. А он тоже сюда перебрался за мной. В Рыбинске верховодил, "старшой" был и здесь взялся верховодить.

- Ну и работай, - добродушно подбодрил его Михей. - Вот завтра и пойдем. Я за тобой приглядывать буду. Вроде батьки тебе.

Колька Болтай Ногами сразу замолчал. Попил воды из пристегнутой цепью кружки, пахнущей одеколоном, лег на топчан, сунув под себя шапку, да и задремал. Вскоре его растолкали - шла регистрация. Переписывали снова каждого, кто находился в ночлежке. После переписи с большей силой загудела, забурлила беспокойно эта огромная комната. Ну, прямо, пчелиный улей. Где-то хлопали карты, где-то толковали степенно и по-доброму о деревенских делах: об овцах, телятах, о том, как наготовить побольше дров да как набить сливочного масла. Просыпалась время от времени гармонь, вякнув, умолкала - точно во сне водил гармонист мехами. Вдруг кто-то зычно проорал:

- Эй, затележивай "В наших санях"...

И тогда по-веселому визгнула гармонь в руках проснувшегося, видно, сразу музыканта, посыпались горохом разудалые слова нестройного хора:

В наших санях, под медвежию полостью

желтый стоял чемодан...

Задремал опять Колька Болтай Ногами, а проснулся от пинка. Стоял над ним Би Бо Бо, склонив башку, скаля уже злобно свои огромные зубы.

- Сказано же - не дрыхни. Вот балда увидит меня, вцепится.

Он оглянулся на ряды топчанов, на дверь фанерную, шепнул:

- И так едва проскочил. Хорошо, дежурный там внизу босяков каких-то отгоняет. Давай живо...

Колька Болтай Ногами торопливо съехал с топчана, посмотрел - Михей уже спал, согнувшись в калач. Подумал: "Как же он утром найдет склад, если я не вернусь?" Вспомнилось еще: "Я за тобой приглядывать буду". А сам вот как: калачиком и уснул.

26

Би Бо Бо бежал впереди, сунув руки в карманы, зорко поглядывая по сторонам улиц, переулков. Час был уже поздний. Лишь редкие фигуры прохожих, встречавшихся на пути, нарушали тишину звонким скрипом снега. Мерцали фонари, поднявшийся ветер раскачивал их, и отсветы огней метались по черным окнам домов каменного коридора, ведущего вниз к монастырской стене. Возле почты их обогнала лошадь, и седок в ней, завернутый в немыслимое барахло, вдруг вскинул кнут. Би Бо Бо промычал что-то в ответ и помахал тоже рукой. Шли к станции закоулками. Возле склада с мукой Би Бо Бо остановился, подступил поближе к Кольке Болтай Ногами. Вынул из кармана бумажные деньги, потряс ими: сунул их в карман своему подручному, шепнул, радостно разевая рот:

- Видал?.. На неделю нам хватит сидеть в "Бирже". И еще "ягутка" обещал. Ну, давай на ту сторону. Возле путей стоять будешь. А я потом свистну тебе.

Колька Болтай Ногами пошел вдоль забора, сколоченного из длинных досок, встал на углу, сразу задрожал от холода и волнения. "Деловые" уже, наверное, открывают склад, трясут муку на те вон сани, что проехали мимо них в городе. Он смотрел на будку, в которой горела лампочка, как лампадка перед образами. Там сидел, а скорее всего, дремал, наверное, сторож этой вот стороны. Он смотрел на рельсы, засыпанные снегом. И вдруг припомнилось что-то далекое. Какая-то река, снежные холмы, маленькие елочки. Где это было? Где-то было. Может, во сне, а может, и наяву, в той деревне, где он родился. А где он родился и какая деревня? Может быть, стоит на берегу реки или возле рельсов. Родителей он не знал. Насколько помнил себя - жил в детдоме. Не раз спрашивал воспитателей, кто они - его отец, мать. На эти вопросы люди лишь пожимали плечами, отворачивались побыстрее. Так кто же они - померли ли отец с матерью или же он просто какой-то подброшенный? Может быть, он, как говорят у них в подвале ребята, "выпороток". Ах, если бы родители были у него. Может, врач какой-нибудь или же красноармеец. Он сейчас пошел бы в школу, спал бы в теплой комнате, а по комнате ходила бы мать и поправляла его одеяло или же сейчас вот посадила за стол, положила на тарелку булку, яйца, луковицу, как тот дядька Михей.

Он потопал ногами, подул на пальцы и прижался снова к доскам, пряча лицо за колючий ворот шинели. Ему опять вдруг вспомнилось что-то далекое. Оно, это далекое, прорвалось из вихрей метели и под тихий скрип полозьев где-то за забором. Да, когда-то это было, а может, и приснилось ему однажды, а осталось. Какие-то сани и он - Колька, а сзади его придерживают руки. Чьи руки? Иногда на щеку ложилась ладонь, и ладонь эта была влажная. Он явственно вспомнил это только сейчас, вот здесь, и это воспоминание вдруг заставило его напрячь память, увидеть все, что было там в санях. Да, чья-то рука. Может, мать или же сестра, а может, какая-то добрая женщина... Она плакала. Он понял это сейчас. Она вытирала слезы ладонями рук и, не замечая, что ладони влажные, гладила ими щеки Кольки. Откуда они ехали в метель? Куда? И почему плакала та женщина, концы платка которой метались перед Колькиными глазами теми же вихрями снега?

Кто вернет Кольке те сани, и ту ночь, и те реки? Кто вернет? А может, все это только когда-то приснилось? Колька отклонился от забора, шагнул вперед. Засунув руки в рукава и опустив голову, побрел по путям, все так же напрягая память, все так же видя перед собой эти концы белого платка. И не замечал, что сам плачет и спотыкается о рельсы, о шпалы. Он уже не думал о том, что ушел со стремы, что его потом спросит Би Бо Бо, так, как он умеет спрашивать, беспощадно и жестоко. Он брел, приглядываясь к черным шпалам, как ища на них светлые следы полозьев саней, саней его далекого, может быть, приснившегося детства.

- Эй! - услышал он крик. Оглянулся, увидел стоявшего возле вагонов рабочего с молотком и вдруг бросился бежать со всех ног, споткнулся, упал, вскочил и снова кинулся мимо заборов, мимо темных домов в улицы города. Но никто за ним не гнался. Он вскоре успокоился и пошел тише, все так же опустив голову, сунув руки в рукава, удивляясь сам этому странному наваждению, которое явилось ему именно там, возле забора, на стреме...

Побродив