Этюд в багровых тонах. Приключения Шерлока Холмса - Артур Конан Дойль

с будущей невестой и о мрачных событиях, описанных в «Этюде в багровых тонах», меня одолело острое желание встретиться с Холмсом и услышать, каким делом занят нынче его выдающийся ум. Окна квартиры были ярко освещены, и, подняв взгляд, я заметил, как за шторами дважды мелькнул высокий силуэт. Холмс шагал стремительно, энергично, голова его была опущена, руки сцеплены за спиной. Мне, досконально знакомому с его привычками и настроениями, это говорило о многом. Холмс взялся за очередное дело. Очнувшись от наркотических грез, он увлеченно расследует какую-то новую загадку. Я позвонил в колокольчик, и меня проводили в комнату, которой ранее я распоряжался на правах совладельца.

Холмс был, по обыкновению, сдержан, но, думаю, обрадовался встрече. Без лишних слов, но вполне приветливо он жестом пригласил меня сесть в кресло, пододвинул коробку сигар и указал на подставку для графинов и сифон в углу. Потом встал перед камином и окинул меня своим особым пристальным взглядом.

– Супружество пошло вам на пользу, – заметил он. – Думаю, Ватсон, с последней нашей встречи вы прибавили фунтов семь с половиной.

– Семь! – поправил я.

– Я бы сказал, немного больше. Самую чуточку больше, Ватсон. И как вижу, вы снова взялись за практику. Вы не говорили, что собираетесь опять впрячься в работу.

– Да, но как вы догадались?

– Я вижу, я умозаключаю. А откуда, по-вашему, мне известно, что вы недавно вымокли до нитки и что служанка у вас ни умением, ни старательностью не отличается?

– Дорогой мой Холмс, это уж слишком. В прежние века вас бы наверняка сожгли на костре. Я и вправду прогуливался в четверг за городом и вернулся домой весь перемазанный, но я ведь сменил платье. Ума не приложу, как вы дознались? Что до Мэри Джейн, то она неисправима, и жена уже предупредила, что откажет ей от места, но опять же – откуда вам это известно?

С довольной усмешкой Холмс потер свои длинные жилистые ладони:

– Чего уж проще: мне помогли глаза. На вашем левом ботинке, с внутренней стороны, куда как раз падает свет, я вижу шесть почти параллельных царапин. Очевидно, кто-то очень небрежно оттирал кожу, чтобы удалить корку грязи на подошве. Отсюда я сделал двойной вывод: что вы гуляли в плохую погоду и что вам в прислуги досталась одна из самых злостных в Лондоне губительниц обуви. Что касается вашей медицинской практики, то когда к вам является джентльмен, пахнущий йодоформом, с черным пятном от нитрата серебра на указательном пальце, а цилиндр его выгибается, пряча стетоскоп, – нужно быть тупицей, чтобы не распознать в нем деятельного представителя медицинской профессии.

Услышав, на каких несложных умозаключениях строились его выводы, я невольно рассмеялся:

– Всякий раз, когда я получаю от вас объяснения, мне кажется, что задача была удивительно проста и я бы с легкостью справился сам, но с каждым новым случаем опять теряюсь в догадках. Меж тем, думаю, зрение у меня не хуже вашего.

– Совершенно верно. – Холмс зажег папиросу и откинулся на спинку кресла. – Вы смотрите, но не наблюдаете. Различие понятно. Вот пример: вы много раз видели ступени лестницы, что ведет из прихожей сюда.

– Да, много.

– А именно?

– Ну, не одну сотню раз.

– И сколько их, этих ступеней?

– Сколько? Понятия не имею.

– Совершенно верно! Вы не наблюдали. Хотя смотрели. Об этом я и толкую. А я знаю, что ступеней семнадцать, потому что и смотрел, и наблюдал. Кстати, раз вы интересуетесь подобными мелочами и любезно взяли на себя труд сохранить для истории кое-что из моих скромных опытов, вам, вероятно, покажется любопытным вот это. – Он перебросил мне со стола лист толстой почтовой бумаги розоватого цвета. – Это пришло с последней почтой. Читайте вслух.

На листе не было ни даты, ни подписи, ни адреса.

«Сегодня в четверть восьмого, – было сказано в записке, – к вам явится джентльмен, желающий получить совет по делу исключительно ответственному. Зная об услуге, оказанной вами одному из монарших дворов Европы, мы не сомневаемся, что вам можно доверить поручение, важность которого трудно преувеличить. Такое мнение о вас отовсюду к нам поступало. Оставайтесь у себя в указанный час и не обессудьте, если ваш визитер явится в маске».

– Загадочно, ничего не скажешь, – заметил я. – Что, по-вашему, это может означать?

– У меня нет пока данных. Строить теории, не имея данных, – кардинальная ошибка. Незаметно начинаешь подгонять факты под теории, вместо того чтобы теории основывать на фактах. Но сама записка… К каким предположениям она вас приводит?

Я тщательно изучил содержание, почерк и бумагу.

– Автор письма, вероятно, не стеснен в средствах. – Я постарался следовать методам моего друга. – Такая бумага стоит не меньше полкроны за пачку. Она необычно плотная и прочная.

– Необычно – это вы точно сказали. Бумага вообще не из Англии. Поднесите ее к свету.

Я так и сделал, и мне бросились в глаза большая буква «E» с маленькой «g», одиночная «P» и большая «G» с маленькой «t», вплетенные в структуру бумаги.

– Что, по-вашему, это значит? – спросил Холмс.

– Несомненно, имя изготовителя; то есть, скорее, его монограмма.

– Ничего подобного. «G» с маленьким «t» обозначает «Gesellschaft», то есть «компания» по-немецки. Это обычное сокращение, вроде нашего «Ко». «P» – это, разумеется, «Papier»[14]. Теперь займемся «Eg». Заглянем в наш континентальный географический справочник. – Холмс снял с полки увесистый коричневый том. – Эглоу, Эглониц – ага, Эгрия. Это в одной из стран, где говорят по-немецки, – в Богемии, недалеко от Карлсбада. «Город известен как место гибели Валленштейна, славится также многочисленными стекольными и бумажными фабриками». Ха-ха, дружище, что вы на это скажете? – Глаза Холмса сверкнули; затянувшись папиросой, он победно выдохнул голубое облачко дыма.

– Эта бумага произведена в Богемии, – сказал я.

– Именно. И записку писал немец. Вы заметили, как необычно построена фраза: «Такое мнение о Вас отовсюду к нам поступало»? Француз или русский так не напишет. Столь нелюбезное обращение с глаголами свойственно только немцам. Остается только узнать, что надобно немцу, который пишет на богемской бумаге и предпочитает скрывать свое лицо под маской. А вот, если не ошибаюсь, явился и он сам, чтобы разрешить все наши сомнения.

Снаружи донеслись цоканье копыт, скрежет колес, задевших бордюр тротуара, затем громкий звон колокольчика. Холмс присвистнул.

– Судя по звуку, пара лошадей. Да, – продолжил он, выглянув в окно, – красивый небольшой брум и пара рысаков, полторы сотни гиней каждый. Не знаю, Ватсон, чего ждать от этого дела, но деньги здесь замешаны немалые.

– Наверное, Холмс, мне пора идти.

– Даже не думайте, доктор. Не