Тайна старого саквояжа - Евгений Евгеньевич Сухов

— Дыкть, оно, коне-е-ечно… — протянул старик и вопросительно посмотрел на Воловцова.

— Что — «конечно», дед? — не понял ответа старика судебный следователь.

— Ага, — быстро ответил Шелешперов и пожевал губами. Вот тут-то и стало ясно Ивану Федоровичу, что старик глух, как тетерев на току.

— Вы меня слышите? — чуть громче спросил Воловцов.

— Ага, — по своему обыкновению ответил старик.

— А сейчас — слышите? — довольно громко произнес Иван Федорович.

— Дыкть, конечно, — ответил Шелешперов и сморгнул. Было ясно, что он не слышал вопроса.

— Дед, ты совсем глухой, что ли? — гаркнул что было мочи Воловцов, и тут старик понимающе посмотрел на судебного следователя и прошамкал:

— Говорите громче, я хреново слышу.

«Да, куда уж громче», — подумал Воловцов и натурально проорал:

— Вы управляющего Козицкого знаете?

— А то! — ответил старик и уставился на судебного следователя в ожидании нового вопроса.

— Что он за человек? — снова заорал Иван Федорович.

— Дрянной, — просто ответил Шелешперов.

— Это почему так? — уперся в старика взглядом Воловцов.

— Злой и людей не любит, — бодро ответил старик.

— Но Настасью вашу, похоже, любит? — проорал едва не в самое ухо Шелешперова Воловцов.

— Не-е-е. Не любит. Он другое с ней производить любит… — Дед усмехнулся, обнажив пару-тройку пожелтелых сколотых зубов.

— Стало быть, никого ваш управляющий не любит? — продолжал орать Воловцов так, что, верно, было слышно на другом конце села.

— Отчего ж, — неожиданно ответил старик. — Он пса свово любит. Любил то есть…

— Тогда зачем он его убил-то? — снова проорал Иван Федорович старику.

— А лаял шибко, — ответил старик. — Беспрестанно лаял.

— На кого?

— Ни на кого, а на сарай…

— Что? — переспросил Воловцов, и старик удивленно посмотрел на следователя. Во взгляде Шелешперова читался вопрос: «Ну, ладно, я глухой. Потому что старый. А ты-то пошто глухой? Молодой ведь ишшо…»

— На сарай, — повторил старик. — Все время возле него толокся, пес-то. И лаял. Будто там покойник…

Вот и разгадка! Козицкий закопал труп Попова в сарае!

Иван Федорович едва не обнял старика. Потом спохватился:

— Ты ж глухой, дед. Как ты мог слышать, что пес постоянно лаял?

Дед насупился.

— Я, может, и глухой, но не слепой жа! — обиженно ответил он.

— Благодарствую, дед! — гаркнул последний раз в заросшее рыжим волосом ухо старика Иван Федорович и поспешил в имение, чтобы как можно скорее рассказать о псе и сарае исправнику Уфимцеву.

Павел Ильич встретил судебного следователя нахмуренным.

— Что-то случилось? — поинтересовался Воловцов.

— Как раз ничего не случилось, — разочарованно ответил уездный исправник. — Не нашли мы ничего.

— А вы знаете, почему на самом деле управляющий Козицкий пристрелил своего пса? — задал вопрос Иван Федорович.

— Почему? — посмотрел с интересом на судебного следователя уездный исправник.

— Потому что он беспрестанно лаял на сарай, — со значением ответил Воловцов. — Это слышал… то есть видел ближайший сосед по имению графа крестьянин Шелешперов. Еще он добавил, что собаки так лают, когда чуют покойника.

— Вы полагаете, собака лаяла на сарай, потому что чуяла в нем покойника? — уныло спросил Уфимцев. — Потому-то Козицкий ее и прикончил, чтобы не привлекала внимания к сараю?

— Да, я так полагаю, — ответил Воловцов. — А поэтому настоятельно рекомендую вам тщательно осмотреть этот сарай.

— Уже, — просто ответил Павел Ильич и вздохнул. — Нет там трупа.

— А хорошо смотрели? — растерянно спросил Воловцов.

— Хорошо, — ответил уездный исправник.

— И где тогда покойник? — убито произнес Иван Федорович, ни к кому не адресуясь.

— А пес его знает, — не менее убито ответил Уфимцев.

Глава 14

Все начинается с малого,

или «Чистосердечное» признание лодочника Якима

Конец третьей декады июня 1896 года

Самсон Николаевич Козицкий не всегда был злым человеком. Маленький Козицкий был весьма хорошим и добрым мальчиком. Любил отца, покойную матушку и сестренку Катю, умилялся животными и мог даже заплакать от жалости к котенку, мокнущему под дождем.

Там, где он родился, было две гимназии, для мальчиков и для девочек. По достижении восьми лет Соня был отдан в гимназию с проживанием в пансионе. С родителями, то бишь родителем, поскольку мать его умерла при родах Кати, он виделся только в выходные дни, да и то не всегда. Гимназические вакации проводил у бабушки в Торжке, где и были женские корни рода Козицких. Может, все было бы и ладно: Соня окончил бы гимназию, поступил в университет, а там, глядишь, его приняли бы на службу в какой-нибудь губернский департамент, он сделался бы чиновником и службу закончил бы по выслуге лет с полным пенсионом и орденком Святого Владимира в петлице. Но его судьба сложилась иначе: провидению было угодно, чтобы однажды Соня подвергся искушению. Состояло оно в трешнице, торчавшей из кармана пальто его гимназического товарища Саньки Толстунова. Очевидно, родители подарили ему трехрублевую купюру в их последний приезд.

Пальто Толстунова висело на вешалке, гардеробщик куда-то отлучился, а зеленый уголок трешницы манил, вводил в искушение.

Человек, какого бы он возраста ни был, порой ставится высшими силами перед чертой, переступив которую можно круто изменить свою жизнь. В лучшую или в худшую сторону. Очень часто выбор так и остается выбором: что-то мешает человеку сделать этот шаг, как будто плотная стена стоит между ним и вожделенным желанием. А потом время уходит, кто-то другой, более решительный, делает этот шаг, и шанс, предоставляемый судьбой, бесследно исчезает. И может уже никогда не повториться…

Соня частенько мечтал, что вот так найдет на улице помятую трешницу или даже «синенькую». О-о, что бы он купил на эти найденные деньги!

Во-первых, он бы купил десять штук эклеров! И съел бы их все в один присест, один за другим.

Еще он купил бы себе шейный шелковый платок, такой же, какой носит Игорь Шейнкман из выпускного класса. И расхаживал бы в нем по улицам, конечно, сняв гимназический мундир.

А еще можно было бы купить в лавке татарина Хакима Нигматуллина огромную душистую дыню. Как она благоухает! А какие вкусные у нее дольки! Он бы выгрыз в них всю мякоть до самой тонкой корочки! Арбуз, конечно, тоже здорово. Но после него уж больно часто хочется по малой нужде. А что, ежели приспичит, когда идут занятия в классах? Да и товарищи засмеют. А вот дыня…

Соня сглотнул заполнившую рот слюну и огляделся. Гардеробщика так и не было. И не было никого, кто бы мог его видеть.

Гимназист Козицкий вздохнул и как бы невзначай протянул руку к зеленому уголку. А потом резким движением выдернул ее из кармана пальто Сани и сунул