Секрет австрийского штруделя - Анна Акимцева

Эдуард же был не так прямолинеен. Но все равно кидаться с объятиями к русским военным не спешил, встреч с ними избегал.

Этого русского солдата, совсем мальчика, в выцветшей гимнастерке, Эдер приметил еще неделю назад. Солдат каждый день подходил к их кафе, смущено топтался в тени деревьев, и стремительно уходил, словно опасаясь, что его заметят.

Сегодня мальчик решился, неуверенно присел за столик, замер, несмело улыбаясь. А потом осторожно и с трепетом погладил скатерть на столе. Эдера от этого простого движения точно током пронзило, и он, неожиданно для самого себя, поспешил выйти из кафе и заставил жену угостить посетителя.

Солдатик смотрел открыто и просто, и, сперва, стесняясь, отказывался принимать угощение, а потом, морщась, из вежливости, выпил кофе, специально для него сваренный из припрятанных для особого случая зерен. А штрудель ему понравился, он ел и даже улыбался от удовольствия. Вроде и ничего особенного, тесто да яблоки, а как ведь завернули, в жизни не ел вкуснее.

– Вы русские? – спросил Алеша, осмелившись, наконец.

И Эдуард, вдруг разоткровенничался и немного рассказал этому мальчику про себя. Про то, что уехали из России почти тридцать лет назад, как во времена оккупации Чехословакии к ним настороженно и с неприязнью стали относится местные, для которых они вдруг, в одночасье, стали немцами.

За разговором мужчины не заметили, как из домика выбежала маленькая кудрявая девочка, дочь Эдеров, и, ничуточки не смущаясь, подбежала к солдатику. На странной смеси чешского, немецкого и русского она щебетала, расспрашивая Алешу, кто он, как его зовут, откуда приехал. Обычно дичившаяся чужих людей девочка, удивительно радушно отнеслась к солдату, поразив своих родителей. Принесла к столику игрушки – невиданных для Алеши красивых кукол и медведя. Пыталась заставить играть. Медведя и вовсе норовила подарить, чем вызвала новый приступ смущения у солдата.

Алеша ушел спустя час, дав обещание назавтра вернуться к обеду.

Началась их странная, недолгая дружба, тщательно скрываемая от сослуживцев. Ольшанский забегал к Эдерам каждый день. Не пообедать, а просто так. Ему хотелось прикоснуться к атмосфере уюта, забытого им за полтора года войны, поиграть с Элен, тянувшейся к Алексею, точно к старшему брату.

Так продолжалось неделю. Солдаты, расквартированные в городской школе, ждали приказа о демобилизации, мечтали о доме. Алеша рассказывал Эдерам, что его ждет мама. И он очень скучает по ней.

Софья, видя искренность и доброту солдатика, все же сменила гнев на милость и заваривала к приходу Алеши чай из трав, перестав предлагать кофе.

Идиллия окончилась внезапно.

Под утро, на окраине города, патруль наткнулся на группу немецких солдат. Их было не много, не больше десяти, да и солдатами их назвать трудно. Вчерашние дети, во главе с ефрейтором.

Голодные и озлобленные, скитавшиеся по лесам не один день, они, вместо того, чтобы бежать, или сдаться, открыли огонь. Перебив патруль, разбежались по городу.

Весь гарнизон был поднят по тревоге, проверять разрушенные здания, обходить дома, проверять сараи.

У Алеши, едва услышавшего приказ о поисках беглых немцев, странно заныло в груди. Он, некстати, вспомнил, что так же точно ныло перед боем, в котором он получил свое единственное ранение. Рана тогда оказалась легкой. "Повезло",– уверил его взводный, отправляя в госпиталь. Да, тогда повезло, пуля прошла на вылет, вмиг затянулась. Даже еще свой полк успел нагнать. Повезет ли сейчас?

Алешин взвод прочесывал центр города, а потому Ольшанский, улучив момент, забежал к "своим", так он про себя называл семью Эдеров, предупредить.

В это раннее утро, Софья, занималась уборкой на летней веранде кафе. Подметала, вытирала пыль, расстилала скатерти.

Маленькая Элен копошилась рядом, копируя мать, прилежно протирала сиденья стульев.

Приближаясь, Алеша, помахал им рукой. Софья его не заметила, зашла в кафе. А Элен, обернувшись, замахала в ответ, сделала шаг вперед.

И тут же раздались крики и автоматные очереди. Одна, вторая, третья. Где-то совсем рядом, почти над ухом, Алеша слышал противные, не нужные сейчас, в этом маленьком кусочке мира, звуки, и побежал. Побежал к Элен. Ему и в голову, в тот момент, не могло прийти, что бежать во весь рост глупо, что надо упасть, перекатиться, спрятаться за столики или дерево, а если повезет, то и за угол дома.

Сквозь ставший тягучим и тяжелым воздух, он вбежал на веранду, упал, закрывая собой Элен, и тотчас ощутил яркую, какую-то багровую вспышку боли, услышал, как скрипнули его зубы, подумал, что если будет стонать или кричать, то испугает ребенка.

Он лежал, не выпуская девочку из рук, и не слышал больше криков и выстрелов. Зато он ощущал тонкий запах пионов в саду, слышал, как распускаются листья, как шумит пчела, пролетая над ним, видел луч солнца, отразившийся радугой в невысохшей капле росы. Мир оказался красив, нестерпимо ярок, но прост и понятен. Тут не было места запахам крови, пороха, и неуместен был звук автоматной очереди, и сам, Алеша, в потертой гимнастерке и уставших сапогах, тоже был неуместен.

«Как жаль, как жаль…,» – подумал Алеша, попытался произнести это вслух, но вместо слов получился только тихий стон, который постепенно затих, и Алеша погрузился в пустоту.

Свет, боль, запахи возвращались рывками. Как мигающая электрическая лампочка, сознание Алеши, то зажигалось, то выключалось.

В редкие моменты "включения" он видел перед собой встревоженное, заплаканное лицо мамы, расплываясь, оно превращалось в лицо Софьи Эдер, а еще слышал чей-то очень далекий хриплый голос: "Пить, пить, пить". Чувствовал на своих губах прохладу воды и снова отключался.

Алексей Ольшанский пробыл в беспамятстве после ранения и операции ровно неделю. И всю эту неделю от него не отходила, ухаживая Софья Эдер. Ну а как она могла не ухаживать, если этот мальчик закрыл собой ее единственного ребенка.

Из госпиталя, расположившегося в соседнем городке, Софью, сперва, гнали. Но она оказалась женщиной несгибаемой. В своем стремлении отблагодарить Алешу, она дошла до коменданта города, сначала требовала допустить ее до мальчика, спасшего жизнь ее дочери, потом плакала, потом опять требовала и снова плакала.

Комендант, а вслед за ним и приглашенный посмотреть на эдакое чудо, главный врач госпиталя, настойчивость Софьи оценили, да и терпеть водопад из ее слез не было никакой возможности, а потому госпоже Эдер выдали медицинский халат, выделили стул и определили ухаживать за Алексеем Ольшанским.

Алеша пошел на поправку быстро, и спустя три недели его отпустили из госпиталя.

Полк его, за это время, перебросили на Дальний Восток, и Алешу временно