"Расследования Екатерины Петровской и Ко". Компиляция. Книги 31-50 - Татьяна Юрьевна Степанова

Катя ощущала смятение, она не понимала этого человека, которого она не воспринимала как мужчину, а лишь как возможного фигуранта, подозреваемого по делу об убийствах. Он и сейчас подозреваемый. Как и Данила. Но тот снова под дозой, а этот…

Если пришел убить меня, то что же ты медлишь?

Или когда приходят убивать, не просят сначала чашку черного кофе?

— Я закурю, позволите? — Герман сунул в рот сигарету. — Тогда, в ложе, забияка скверно вел себя?

Катя молчала.

— Когда балет кончился, я увидел, что ваша ложа пуста. Умыкнул вас с середины действа?

— Я сама решила уйти раньше.

— Вы такая самостоятельная?

— Да, я самостоятельная.

— Это хорошо. Им там нужна опора, сильное дружеское плечо.

— Кому — им?

— И забияке, и его сестренке. Кстати, знаете, что я слышал, пока вез его сюда к вам? Включил в машине ночные новости, там все захлебываются — случай суицида на Красной площади — чиновник столичного департамента вышел на площадь, вскрыл себе вены и публично признался в том, что он гей. Имя называется чиновника — Женин муж.

Катя похолодела.

— Он жив?

— Жив, не волнуйтесь. Сказали, что увезли в больницу. У нас все талдычили, что, мол, никто из чиновников никогда не посмеет признаться в своей госомосексуальности открыто. А Генка вон вышел на площадь сегодня. Я все думал — когда прорвется в нем этот нарыв?

Катя не задавала вопросов, но все мысли ее уже вертелись вокруг того, что же произошло в Прибрежном.

— Как только государство начинает заботиться о моральном облике граждан и этот облик «оздоравливать», в постель лезть, так сразу резко подскакивает число самоубийств. Это как прокрустово ложе — отсекут либо голову, либо ноги. А в результате множится отряд самоубийц и духовных калек. И где же тут тезис о «сбережении народа»? Ну, мой кофе готов. — Герман по-хозяйски налил себе кофе. — А вы пьете только сладкий, Катя?

— Иногда тоже горький.

— Значит, хоть в этом наши вкусы совпадают. Можно вам задать один вопрос?

— Да, конечно, — Катя смотрела, как он дымил сигаретой в окно.

В непроглядную тьму раннего утра.

— Вопрос на засыпку. Если бы вы не были замужем и я предложил бы вам руку и сердце, вы пошли бы за меня?

Катя смотрела на него, широко раскрыв глаза.

Он тоже под кокаином?

— Вы бредите, Герман?

— Почему? Знаете притчу о последней соломинке?

— Знаю, но я не понимаю…

— Я вот все ищу ее, ищу… В разных местах. Вот бизнес веду — пиар сейчас хороший бизнес. Бабло приносит. Пусть все ложь, зато духоподъемно, как сейчас говорят. И на бокс езжу смотреть, как из забияки нашего, вольтерьянца, выбивают дерьмо. Вот завтра к попам поеду слушать проповеди про «русский мир». А сейчас спрашиваю вас, Катя, вы согласились бы стать моей женой?

— Нет.

— Я так и знал. — Герман улыбнулся ей невыразимо прекрасной, светлой улыбкой и отхлебнул кофе.

Данила в комнате слабо застонал, и Катя пошла к нему. Он лежал, раскинувшись на диване, — глаза закрыты, губы что-то шепчут беззвучно.

Герман с чашкой кофе тоже прошел в комнату, прислонился к дверному косяку.

— Я сейчас уеду, не беспокойтесь, — сказал он. — Вы уж тут сами с забиякой разбирайтесь.

Глава 39

Все еще больше запутывается

Герман Дорф уехал. Катя вымыла кофейные чашки. Пошла в комнату — Данила крепко спал, раскинувшись на диване. Катя подумала — сон лучшее лекарство и от боли, и от кокаина.

Она не стала его тревожить, тихонько оделась, закрыла квартиру. Вышла из подъезда в темноту ноябрьского утра. В кафе на углу готовили завтраки с шести часов. Катя решила — если что, она скажет потом Даниле, мол, ходила за горячей выпечкой и йогуртами к завтраку.

Если он, конечно, спросит, очнувшись.

На самом деле она хотела позвонить Лиле из кафе, а не из дома. Мало ли… отключка отключкой, но кто знает. Лучше служебные разговоры вести так, чтобы фигурант не слышал.

Лилю она разбудила. У той — голос осиплый спросонья. Катя подумала: и у меня не лучше после ночных бдений.

Она быстро рассказала о ночном визите. И спросила, что произошло в Прибрежном.

— Значит, парень у тебя? — уточнила Лиля, поведав свою часть. — Ты мне в прошлый раз про кокаин не говорила.

— Его избили во время матча. Герман сказал, что… В общем, ночью они явились ко мне по желанию Данилы. И я вот все думаю теперь…

— О том, кто из них в тебя стрелял?

— Нет, наоборот. Можно ли их исключить из списка?

— Не обольщайся. Если убийца кто-то из них — я говорю о всей этой компании из Прибрежного, — то… он ведь промахнулся в тот раз у гаража. И будет наблюдать твою реакцию. Какова нормальная реакция любого человека, на чью жизнь покушались? Он начнет всем знакомым рассказывать: а что со мной произошло, ужас, кошмар! А ты в разговоре с этим Дорфом ни словом не заикнулась о случившемся. И с Данилой говорить не станешь об этом, так? И с твоей подругой Женей… Если убийца кто-то из них, то как он воспримет твое умолчание? Меня беспокоит, что Данила у тебя в квартире. Слушай, давай я вышлю сотрудников с машиной.

— И что они сделают? Станут дежурить на моей кухне, меня охранять от него? Нет, Лиля, это не выход.

— После показаний горничной, этого скандала в их доме и признаний твоей подруги первые кандидаты в подозреваемые — Женя и Геннадий Савины, но… я в новостях слышала, что Савин учудил.

— Мне Герман сказал, он тоже слышал.

— Вот и имей теперь дело с людьми с суицидальными наклонностями. — Лиля вздохнула. — Я понимаю, у каждого из них может быть своя правда и своя боль. Но мы дело об убийствах расследуем, три человека убиты. И тебя пытались убить. Я в их доме наблюдала за Савиными. У твоей подруги и ее мужа есть веский мотив убийства Василия Саянова и шофера. Савина отрицает факт шантажа с их стороны, но это ничего не значит. Возможно, шантаж был. Но, с другой стороны, есть один нюанс. Горничная показывает, что она «не слепая и не глухая» — то есть слышала, видела и догадывалась, чем занимаются втроем Савины и их шофер. А тогда как насчет отца Жени и Раисы Лопыревой? Они что — слепые и глухие? Они не подозревали, что происходит под крышей их дома? Раиса Павловна демонстративно устроила скандал и выволочку, но…

— Думаешь,