Зона поражения - Хелен

Получив браслет, Кирилл отошел в конец зала, устроился у стены и стал ждать.

Костик вылетел из кулисы одновременно с музыкой, сразу запел, и Кирилл поймал дежавю: публика у сцены закачалась в едином ритме, подняв вверх руки, двигаясь и застывая как по приказу. И тут гребаная секта!

Костик носился по сцене, командовал залом и музыкантами, зрители визжали и хлопали, подпевали, кто-то утирал слезы в объятьях зареванных подруг. В перерывах он пил воду и общался с залом. Кирилл слушал и поражался. Больше, конечно, наглости и умению переобуться: раньше в секте он был пламенным инквизитором, теперь же выбрал другую роль.

— Спасибо вам за вашу любовь! — вещал Костик, нависая над залом.

Зал отвечал мощным эхом и цветными фонариками.

Или:

— Мы вместе! Мы — армия! Мы — семья!

Сплошное «возлюбим друг друга». Отец был бы им доволен: мальчик вырос и нашел себе новую паству.

Прожекторы мигали, басы отдавались внутри, били в уши, вибрировал пол и, кажется, сам воздух. И вдруг все стихло, свет потух и сменился одиноким прожектором, выхватившим из темноты лицо Костика с широко раскрытыми, полными слез глазами. Кирилл сморгнул, не понимая, почему так отчетливо это видит, и заметил, что стоит уже не у дальней стены, а в двух шагах от ограждения, возвышаясь над всеми почти на голову.

Костик смотрел в зал, проговаривая под музыку:

— … Молитесь, бодрствуйте со мной!

Его глаза остановились на Кирилле, расширились еще больше. Он подался назад, замер, а потом медленно, не отводя взгляда, двинулся к краю сцены. И запел:

О Господи, скорбя, я прошу тебя:

Да минует уст моих эта чаша — чаша смерти.

Страшно пить мне.

Я ослаб. Я не уверен так, как прежде.

Кирилл опознал рок-оперу. Он слышал ее в классическом — английском — исполнении, и был не уверен, что именно поет Костик. Кажется, это называлось «Гефсимания». Слегка повело голову. Кирилл сморгнул. Звук стал чище, отчетливей, а слова словно шептали ему прямо в уши.

Ныне дух мой стал скорбен и устал.

Все, что так во мне кипело,

Все давно перегорело

За три года,

Словно бы прошло не три, а тридцать лет.

И правда. Кирилл вдруг почувствовал, как устал за этот проклятый год. Как его измучило постоянное одиночество, которым он вроде спасался, а на деле — наказывал себя за глупую доверчивость; невозможность согреться, поверить, да просто откровенно поговорить. Хотел спастись от злого мира, а попал в одиночную камеру.

Костик опустился на колени, оказавшись лицом к лицу с Кириллом, протянул руку и требовал:

Я должен знать, я должен знать, Господь!

Ради чего я должен жизнь отдать?

Я должен знать, я должен знать, Господь,

За что умру? — резануло по ушам.

Кирилл вздрогнул. Он помнил, что хотел отомстить, но за что? За собственные проблемы и обиды, за нелюбовь? А Костик, поникнув и прижимая руку к груди, устало обещал:

Ты суров, Бог мой, но слово за Тобой!

Я испью до капли чашу,

Претерплю и крест, и муки,

И вдруг вскочил, вытянулся вверх, к небу, и отчаянно попросил:

Но пока силен я духом, Бог, скорей, пока я — твой.

Прожектор еще несколько секунд освещал раскинутые крестом руки, запрокинутую голову — и погас. Зрители потрясенно молчали. В темноте и тишине Кирилл опомнился и начал пробираться к выходу, не обращая внимания на возмущенные взгляды аплодирующих и орущих от восторга людей.

«Зона поражения, — всплыло в голове. — У кого-то больше, у кого-то меньше, зависит от опыта и силы, конечно».

Кого только не встретишь в барах Питера. С экстрасенсом Кирилл пил впервые и к концу вечера вывалил на него все свои вопросы.

«Если глаза в глаза — почти всегда будет контакт. Чем ближе, тем сильнее. Дальше — куда достанет. Если работает на толпу — отойди в сторону. Сам удивишься: все орут, дергаются, этакий зоопарк. Сделаешь пару шагов к ним — и не заметишь, как начнешь подпрыгивать вместе со всеми. Иногда даже границу видно. Если персонально работают на тебя — расслабься и получай удовольствие. Нет таких, кто совсем не поддается. Есть трудные, непробиваемых практически не бывает. Влюбиться, приворожить? Фигня и бабкины сказки. Заставить хотеть? А смысл? Очнешься и перехочешь. Может и есть любители трахать зомби; всякие причуды бывают, конечно. Ну, еще не убедишь сделать что-то, к чему человек не предрасположен: убить, например, или самоубиться. В остальном, зависит от мастерства».

У выхода Кирилл оглянулся. Костик показывал «сердечки» зрителям. Отсюда голосящая толпа действительно выглядела странной — слишком шумной, слишком упоротой и заведенной.

«Отойди в сторону…»

Кирилл закрыл двери, отсекая от себя шум и музыку.

Костик появился в дверях с музыкантами и свитой из девиц, несущих охапки цветов. Прятаться было тупо. Кирилл жестом попросил еще пива и отвернулся, толком не понимая, хочет он, чтобы Костик прошел мимо, «не заметив», или заговорил.

Костик выбрал третий вариант: сел рядом и заказал кофе.

— Это ночью-то? — не сдержался Кирилл.

Свита и музыканты куда-то делись, цветы тоже.

— О. А мироносицы где?

Костик дернул плечом, дождался кофе, отпил:

— Я думал, ты ушел.

— Я тоже думал… — И лучше бы, наверное, ушел. Потому что — ну о чем им говорить? — Ну, ты, конечно, поднялся за год.

— Старые знакомства. Ты за мной приехал?

— Много о себе думаешь, — хмыкнул Кирилл.

— А… дело?

— За тебя там другой на Голгофу пытался.

— Кто?

— Что, правда не знаешь?

Кирилл и сам не интересовался. Один раз