Загадка Катилины - Стивен Сейлор

Я вышел в коридор. На мгновение звуки прекратились, потом снова донеслись сквозь занавеску, отделяющую проход от комнаты, где спали Метон с Дианой. Лампа, повешенная на крюк в стене, все еще светила тусклым светом — я был уверен, что ее сюда повесил предусмотрительный Экон, предвидя, что его отец проснется ночью и может споткнуться или ушибиться о стену. Я взял лампу, отдернул занавеску и вошел в крохотную комнату.

Диана сидела, опершись о стену, и протирала глаза, словно только что проснулась. Она натянула одеяло до шеи и озабоченно смотрела на Метона.

— Папа, что с ним?

Я посмотрел на сына, беспокойно ерзавшего в постели. Одеяло его свернулось в ком, руки запутались в простыне. На лбу выступил пот, а челюсти слегка дрожали. Под веками его глаза перекатывались и вращались. Он снова начал хныкать.

Однажды я видел его в таком состоянии, незадолго до того, как освободил его и усыновил.

— Папа, — снова сказала Диана слабым голоском, — а Метон не…

— С ним все в порядке, — сказал я нежно. — Он просто спит. Только вот сон у него беспокойный, но это не страшно. Не волнуйся, я о нем позабочусь. Может, ты пойдешь к маме и поспишь рядом с ней?

Это предложение ей понравилось. Диана схватила одеяло, завернулась в него, как в женскую столу, и выскочила из постели. Она остановилась передо мной, чтобы я ее поцеловал, а потом поспешила к двери.

— Ты уверен, что он в порядке, папа?

— Да, — ответил я, и Диана, все еще серьезная, но успокоенная, побежала к маме.

Я стоял над Метоном и созерцал его искаженное лицо, сомневаясь, стоит ли мне будить его. Неожиданно он вздрогнул и открыл глаза.

Беспокойно вздохнув, он попытался закрыть лицо руками, но руки его запутались в простыне. Некоторое время он скулил по-прежнему, потом перевернулся на бок и запутался в одеяле. Я отложил лампу и схватил его, чтобы унять его дрожь. Он расслабился, и мы вместе распутали его руки.

Метон дотронулся до лба и со смущением посмотрел на капли пота на ладони.

— Тебе снился кошмар? — спросил я его.

— Я был на Сицилии, — сказал он хриплым шепотом.

— Я так и думал. У тебя уже был однажды подобный сон, много лет назад.

— Правда? Но я никогда не вспоминаю о Сицилии. Я с трудом принимаю, что когда-то был там. Почему же она мне приснилась и почему именно сейчас?

Он присел и заморгал от пота, попавшего в глаза.

— Не знаю. Вытри лоб.

— Посмотри, вся подушка мокрая! Я так хочу пить…

Осмотревшись, я заметил медный кувшин и кружку, стоявшие на столике возле двери. Я налил в кружку воды и протянул Метону. Он выпил ее одним глотком.

— Ах, папа, это было просто ужасно. Крестьянин обвязал мне все руки тряпками и поставил в саду, чтобы я отпугивал ворон. Он так их связал, чтобы я не мог достать фрукты. А день стоял невыносимо жаркий, как в печке. Земля так растрескалась, что походила на кирпичную кладку. От солнца губы мои опухли и покрылись волдырями. Я спотыкался и все время ранил колени. Пот заливал мне глаза, а я даже не мог его вытереть. Мне очень хотелось пить, но оставить поле было нельзя — иначе бы крестьянин жестоко высек меня. Потом я все-таки пробрался к колодцу, но не мог поднять ведро, потому что руки у меня были связаны. А потом налетели вороны — тысячи ворон. Они пронеслись по саду словно саранча и опустошили все деревья. Я понял, что хозяин изобьет меня. Он будет бить и бить меня до самой смерти.

Метон содрогнулся. Поглощенный своим сном, он смотрел на пляшущее пламя лампы.

— А потом поле исчезло, и я оказался в Байях. Не на вилле, а на арене, которую Красс приказал выстроить, чтобы умерщвлять своих рабов. Она походила на колодец с высокими стенами, и солнце испепеляло нас сверху. Песок был скользким от крови. Толпа наклонялась над перилами и громко кричала. Лица зрителей были ужасны — перекошены от ненависти — и вдруг снова вороны! Тысячи ворон покрыли все небо. Они уселись на всем пространстве арены. Они хлопали крыльями прямо перед моим носом, стремились выклевать мне глаза, я хотел их прогнать, но не мог поднять рук. Ох, папа!

Я налил ему еще воды. Метон поднес кружку ко рту и жадно выпил.

— Это всего лишь сон, Метон.

— Но такой правдоподобный…

— Ты в Риме, а не на Сицилии и не в Байях. Ты в нашем доме, вокруг твоя семья…

— Ах, папа, неужели у меня на самом деле есть семья?

— Конечно!

— Нет. Это сон. Это не может быть правдой. Я родился рабом, и ничего изменить тут нельзя.

— Это неправда, Метон. Ты мне такой же сын, как если бы в тебе текла моя кровь. Ты свободен, как любой римлянин. Завтра тебя уже будут считать мужчиной, и после этого никогда не оглядывайся на свое прошлое. Ты понял меня?

— Но там, в моем сне, был Красс и крестьянин-сицилиец…

— Когда-то ты принадлежал им, но это было давно. Они больше не властны над тобой, и такое никогда не повторится.

Метон отвлеченно смотрел на стену, покусывая губы. По его щеке скатилась слеза. Настоящий римский отец смахнул бы ее, надавал сыну тумаков и выгнал во двор, чтобы тот простоял там всю ночь и позабыл о своих страхах. Чем суровей урок, тем действенней. Но из меня никогда не получится образцовый римский отец семейства. Я прижал своего сына покрепче к себе, давая ему возможность успокоиться. Я нежно поглаживал его, думая о том, что в последний раз в жизни обращаюсь с ним как с ребенком.

Я предложил ему оставить лампу в комнате, но он сказал, что обойдется и без нее. Я вышел наружу, задернул занавеску и принялся беспокойно прогуливаться по двору. Не так уж и много времени прошло, когда я услыхал тихий храп — сон утомил Метона и теперь ему требовался отдых.

Рядом с Вифанией лежала Диана, кровать была слишком мала для троих, так что я вернулся в сад и лег на одно из обеденных лож. Надо мной медленно вращались созвездия, я созерцал их, пока веки мои не отяжелели и пока ко мне не слетел Морфей, заключив меня в свои нежные объятия.