Загадка Катилины - Стивен Сейлор

— Катилина!

Я замолчал.

— За тот день, когда это безумство наконец закончится, — сказал я, вздыхая.

— Что это значит? — спросил мой собеседник, наклоняясь ко мне.

Я неопределенно покачал головой, придержал коня и дал незнакомцу уехать вперед.

В городе мы продвигались медленно, но уверенно. С Марсова поля подымались клубы дыма и пыли — там тысячи избирателей, живущие за пределами Рима, разбили свой лагерь; обычно же там можно было наблюдать гонки на колесницах или солдат, разыгрывающих воображаемые сражения. Вилла Публика — открытое место, где в дни выборов собирался народ и где рядом находились трибуны и кабины для голосования, — была сейчас закрыта. Перед Фламиниевыми воротами движение замедлилось, но вот мы проскочили через них и оказались в стенах старого города, в настоящем Риме.

Солнце уже садилось и посылало свои последние лучи, освещающие верхушки крыш, но жизнь по-прежнему кипела на улицах, особенно на Субуре.

Печально известная улица привела нас к самому сердцу города — не к площадям, окруженным храмами и дворцами, а к лавкам мясников, борделям, игорным притонам. Я остро воспринимал запах города — конский навоз, дым печей, сырая рыба; вонь из общественной уборной смешивалась с ароматом свежевыпеченного хлеба. Проехав только один квартал, я увидел столько лиц, сколько бы не встретил и за год жизни в деревне. Навстречу нам двигались самые разные люди — молодые, старые, сильные и тщедушные, одетые в дорогие одежды и платья или, наоборот, в жалкие лохмотья. Из дешевых комнат на верхних этажах, высовывались женщины и болтали друг с другом, делясь последними новостями. На площадях мальчишки играли в мяч, встав в круг и перекидывая его из одних рук в другие. В общественном фонтане молодая эфиопка набирала воду.

На фонтане я задержал свое внимание. Это было главное украшение близлежащего квартала — с желобом для лошадей и стоком для людей. Сток был сделан из мрамора, в виде наклонившейся дриады, выливающей воду из кувшина. Фонтан стоял еще тогда, когда я был мальчишкой. Сколько раз я прикладывался губами к этому кувшину, наполнял из него бурдюки, поил своих лошадей из этого желоба! Невозможно было представить себе ничего более будничного, но сейчас и фонтан, и все вокруг казалось мне одновременно знакомым и незнакомым. Я оставил Рим из благих побуждений, а теперь вернулся, и он напомнил мне, что всегда будет моим домом, как бы далеко я ни уехал от него.

Я оглянулся. Диана устала. Она положила головку на колени матери и крепко спала, несмотря на толчки. Вифания тихонько поглаживала ее. Она поймала мой взгляд и улыбнулась в ответ. Я понял — она тоже почувствовала, что возвращается домой, но не отмахивалась от этого ощущения, не боялась показать его мне. Я глубоко вздохнул и принял в себя запахи Субуры, стараясь в одно мгновение охватить взглядом все. Я увидел, что Метон очень странно взирает на меня, как, бывало, и я на него, когда он осматривал мир вокруг себя с нескрываемым изумлением. Такого места, как Рим, больше на земле нет.

Мы приехали в наш старый дом на Эсквилине грязные, усталые и голодные. Солнце зашло, и теперь все вокруг погрузилось в синеватую дымку. Лампы уже зажгли. Мы приехали позже, нежели ожидали, но Экон знал, что творится на дорогах, и даже удивился, что мы так быстро добрались.

— Вы, должно быть, проехали по Фламиниевой дороге, — предположил он, хлопая в ладоши, чтобы позвать рабов для распаковки наших вещей. — Говорят, что мосты на Аврелиановой дороге — просто ужас. Там якобы есть повозки, которыми правят скелеты.

— А тянут их скелеты быков?

Экон рассмеялся и кивнул.

— Именно так и шутят на Субуре.

— Шутка как раз в духе Субуры, — сказал я сухо.

Мрачный юмор был знаком мне, но в то же время оставался каким-то чужим, как и сам город, как и дом, в котором я находился. В течение многих лет этот дом принадлежал мне, а до того — моему отцу. Здесь был атрий и сад, в котором я так часто принимал посетителей и где я впервые побеседовал со своим дорогим другом Луцием Клавдием, когда он пришел ко мне после того, как нашел мертвеца, прогуливаясь по Субуре.

— За садом ухаживают, — заметил я, чувствуя небольшой комок в горле.

— Да, Менения сама следит за ним. Она любит выращивать все своими руками.

— Стены помыли. Я видел, что ты поменял черепицу на крыше и укрепил петли входной двери. Даже фонтан, кажется, действует.

Экон улыбнулся и пожал плечами.

— Я хотел приготовить все ко дню рождения Метона. А вот и Менения.

К нам подошла моя невестка и с опущенными глазами и должной скромностью поприветствовала меня как отца семейства. Многие сочли бы удачей для Экона, что он взял себе такую жену, принимая во внимание его невысокое происхождение и знатность ее древней фамилии. У нее были черные волосы и оливковая кожа, как и у Вифании, приемной матери Экона, которой, несомненно, втайне это нравилось.

Небо над садом потемнело, зажглись звезды, мерцая, словно иней в морозную ночь. Столы и ложа перенесли в сад, и рабы уже подавали плотный ужин, предназначенный для путешественников, хотя мы устали настолько сильно, что едва могли есть. Не успело небо из темно-синего стать черным, как все уже были в постели, за исключением нас с Эконом.

Раз уж мы остались одни, он задал мне несколько вопросов, касающихся Немо и Катилины. Я лениво отвечал ему, и, поняв, что тревожное предчувствие не оправдалось и все, возможно, закончилось хорошо, он перестал расспрашивать. Экон сообщил мне, что, по последним, сведениям, выборы состоятся послезавтра — иными словами, в день рождения Метона, когда мы все еще будем в Риме.

— Ну хорошо, — вздохнул я, — ничего уже не изменишь. Подумать только, Рим в день выборов! Мы вкусим все прелести большого города.

Экон провел меня в предназначенную мне комнату, где уже спала Вифания. Метон с Дианой спали в соседней. Где Экон сам собирался спать и как он умудрился найти место для наших рабов, оставалось загадкой, но я слишком устал и не хотел размышлять на эту тему. Я улегся рядом с Вифанией, которая подвинулась во сне, и сразу же заснул, как только голова моя коснулась подушки, а губы — ее ароматных волос.

Меня разбудило странное всхлипывание.

Я просыпался постепенно, как и все люди моего возраста, заснувшие от смертельной усталости. Какое-то время я совсем не понимал, где нахожусь, — странное ощущение, ведь в этой комнате я провел большую часть своей жизни. Мебель передвинули — вот в чем дело, да и кровать совсем другая.

Всхлипывание, разбудившее меня, доносилось из двери, ведущей в соседнюю комнату.

Я вспомнил о Диане. Я вспомнил, что и ей пришлось увидеть обезглавленное тело незнакомца, и тут уж окончательно проснулся, но до сих пор слабо ориентировался в пространстве. Сердце мое быстро стучало, руки и ноги двигались медленно. Я встал, Ударился локтем о стену и тут же выругался, упомянув царя Нуму.

Но плакала не Диана — голос не походил на детский. Это было и не совсем всхлипывание — скорее, ряд тихих вскриков сквозь сжатые зубы и сомкнутые губы; обычно такие звуки издают люди, страдающие от ночных кошмаров.