Ласточкин крик - Ахмет Умит

если этот человек еще и директор детдома… – Он сделал паузу, словно собирался с мыслями. – Вам сложно понять это, но Хиджаби очень хорошо разбирался в детской психологии. Этот отморозок прекрасно понимал, чего не хватает сиротам. К нам он очень тепло относился, с лаской, с участием. А мы считали его и за отца, и за мать, которых у нас не было. Хотя большинство из нас и не знали тех чувств, что дети обычно чувствуют по отношению к своим родителям, но по отношению к нему мы испытывали нечто похожее. Кому не понравится, что самый главный человек в приюте к тебе хорошо относится? И каждый из нас думал, что он любит именно тебя сильнее всех остальных. Просто крылья вырастали: раз директор любит тебя, ты самый талантливый, самый умный и послушный. А несчастному сиротскому сердцу важнее всего признание и похвала.

Он снова умолк, на реснице у него задрожала слезинка.

– Али, тебе не обязательно рассказывать нам об этом, – осторожно произнес я. – У всех есть свои тайны.

Его лицо исказила боль.

– Мне важно все это рассказать. Не для того, чтобы обеспечить себе алиби, а для того, чтобы наконец-то встретиться с прошлым. И чтобы вы оба смогли меня понять.

Я заметил, что Зейнеп смотрит на Али с нескрываемой тревогой. Она тоже боялась, что Али сейчас сознается в убийстве.

– Как и все остальные дети в приюте, я обожал Эмир-бея. Он тогда не использовал имя Хиджаби, а мы между собой называли его Папа Эмир. Да и всем он тогда представлялся Эмиром. Поэтому, прости, Зейнеп, когда ты говорила про директора приюта Хиджаби, я сначала не сопоставил…

– А когда он убегал от шестерок Дудки перед мечетью, ты его не узнал?

Али помотал головой:

– Я его и не увидел толком – был слишком занят разборкой с этими двумя… А если бы понял, что они гонятся именно за Эмир-беем, то не знаю, что бы сделал.

– А когда до тебя дошло, что Хиджаби и Эмир – это один и тот же человек? – наконец-то подключилась к разговору Зейнеп.

– Там же, у мечети… Когда Исмаил начал расписывать все его прегрешения. Все, что он рассказывал, было очень похоже на директора моего детского дома. И тогда я решил спросить, не было ли у Хиджаби второго имени. Услышал «Эмир», и в голове у меня все сошлось.

– К тому же, – припомнил я, – ты спросил про шрам на лице.

Али впервые улыбнулся.

– Да, было такое дело. Когда Дудка сказал, что шрам у Хиджаби есть, я окончательно убедился, с кем снова свела меня судьба. – Теперь у него на лице появилось довольное выражение. – Этот шрам – моих рук дело. Мало за что в своей жизни я чувствовал гордость, но всякий раз, когда вспоминал, что оставил отметку на всю жизнь этому уроду, был очень доволен собой. Но он мне отомстил, конечно.

Нас с Зейнеп очень пугали догадки о том, какой могла быть месть Хиджаби, но Али не стал рассказывать.

– Ладно, я отвлекся, – продолжил он. – Мне тогда было десять лет, и этот урод был мне как отец, увы, это так. Как-то вечером он позвал меня к себе в комнату. А у меня тогда были проблемы с турецким языком, писал я совершенно безграмотно. И он якобы собирался со мной позаниматься. Врал, конечно… Я на всю жизнь запомнил этот вечер. Был конец января. На улице холодно, шел снег. А в комнате горячо растопленная печка… Да, та самая, в которой он потом будет прятать свою тетрадь. Но в тот момент тетрадка была у него в руках. «Смотри, Али, – сказал он, – я подарю тебе такую же, хочешь? В этой тетрадке я веду дневник, и ты в своей тоже сможешь записывать все, что случилось с тобой за день. И вот так ты выправишь свою успеваемость по турецкому». И все, больше он ничего не говорил про занятия. «А сейчас давай-ка с тобой посидим за столом», – сказал он. А там чего только не было: яблоки, апельсины, разные орешки, сухофрукты… Алкоголь, кстати, отсутствовал. Этот гад совсем его не пил, говорил, что все плохое случается от выпивки. Я же маленький был и, когда пришел, не очень понимал, к чему все идет, хотя на его лице почти сразу появилось похотливое выражение. Таких блестящих глаз я у него прежде не видел. Он усадил меня за стол, угощал, сам почистил мне апельсин… Никогда не забуду, с каким мастерством он с одного захода снял с него ножом шкурку. И я как зачарованный следил за всем, что он делает. «Как бы я хотел, чтобы он был моим отцом, – думал я. – Как бы я хотел, чтобы у меня был такой дом». Но моим размышлениям быстро пришел конец. Потому что… Он пододвинул свой стул поближе ко мне и сначала погладил меня по волосам – мне это очень понравилось. Ну а как могло не понравиться, мы же все хотели отцовской ласки. Да и к тому же в этом не было ничего необычного, он часто гладил по голове воспитанников, нежно щипал за щеки, иногда даже целовал в затылок. И сейчас он делал все то же самое: ущипнул меня за щеку, потом поцеловал в щеку, потом стал целовать мое лицо, опустил руки мне на колени…

Али ненадолго замолк, увидев, с каким ужасом мы с Зейнеп смотрим на него, потом продолжил:

– Да, это очень страшная история… Если хотите, я могу не рассказывать, но мне очень важно проговорить все это, чтобы избавиться от детского кошмара. Вы единственные, с кем я могу этим поделиться. Мне очень нужно сейчас ваше понимание, ведь никого ближе вас у меня нет.

У Зейнеп тут же полились слезы из глаз, она взяла Али за руку.

– Конечно, ты все можешь нам рассказать, – и еще раз повторила, будто не могла найти подходящих слов, чтобы закончить фразу: – Конечно, ты все можешь нам рассказать…

Али нежно сжал ее ладонь, но тоже не смог выдавить ни слова, и тогда я, стараясь подавить бушевавший внутри ураган эмоций, твердо произнес:

– Мы семья, Али. С кем, если не с нами, ты можешь всем этим поделиться?

Он отпустил руку девушки.

– Это была кошмарная ночь… – В его голосе появилось напряжение. – В комнате было ужасно натоплено. Жар шел не только от печки, а как будто от всего вокруг. Этот урод обильно потел, и пот с его лба смешивался с текущими изо рта слюнями. Может