Современный зарубежный детектив-9. Компиляция. Книги 1-20 - Роберт Уилсон

— Так что произошло-то?

— Один мой клиент стукнул на меня, — сказал Калека. — Донес русским, что я итальянский товар распространяю.

— Ага! — воскликнул Рамирес. — Вот теперь картина прояснилась. Это Карлос Пуэрта донес-то?

— Как вы узнали?

— Загребли его по другому, похожему делу, — сказал Фалькон. — Он и описал нам русского. Он был там рядом с твоим домом и кое-что видел.

— А-а, сволочь! Все еще сохнет по Хулии! С наркотиков не слезает, дозу все увеличивает, а денежки-то тю-тю!

— Вот русские и купили его задешево, — сказал Рамирес. — Нет больше Пуэрты. Сам себя порешил сегодня утром. Доволен?

— Joder, — сказал Калека, низко наклонив голову.

— Нам нужен Никита Соколов, — сказал Фалькон. — Как ты на него выходил?

— Звонил Мигелю, кубинцу. По-другому — никак.

— Знаешь, как обложить русского медведя? — осведомился Рамирес.

Калека мотнул головой.

— Да мы, миленький ты мой, тебя медом вымажем, привяжем на солнышке и подождем, когда Никита Соколов сам к тебе прилипнет!

Калека перевел взгляд с Рамиреса на Фалькона, надеясь, что тот проявит большее дружелюбие.

— Когда мы задержим Соколова, — проговорил более мирно настроенный Фалькон, — ты его опознаешь.

— Шутите!

— Либо это, либо медовое обертывание, — предупредил Рамирес.

— Ты разве не хочешь, чтобы был пойман убийца Хулии? — спросил Фалькон.

Калека понурился и, уставившись в днище машины, кивнул.

Без четверти пять Фалькон подъехал к главной площади Осуны, необычного вида городка, чьи окраины выглядели весьма убого, но за низкими глинобитными белеными домиками которого вдруг открывались глазу роскошные особняки XVI века — времени, когда богатство Нового Света стало проникать и в глубинку Андалузии.

На главной площади в тени рослых пальм приютились бары и старые, еще 20-х годов, казино. Якоб приехал раньше, и Фалькон еще издалека увидел его сидящим в одиночестве за выносным столиком кафе с чашечкой черного кофе и стаканом воды. Он курил и выглядел вполне безмятежным, совсем не таким, каким казался во время двух предыдущих их встреч.

После обычного обмена шутливыми приветствиями Фалькон присел к нему за круглый металлический столик и заказал себе пива и рыбы, а позже кофе.

— Ты, кажется, успокоился немного, — сказал он.

— Я прошел очередную проверку на лояльность, — ответил Якоб, — а насчет Абдуллы МИБГ решила, что он еще не созрел, нуждается в дальнейшей тренировке. Его командир взвода считает, что он еще не приобрел достаточно твердости, но терять будущего бойца с таким потенциалом из-за плохой выучки они не намерены и собираются не посылать его на задания еще с полгода, если не больше.

— Значит, твоя тактика оказалась правильной.

— С радикалами это вечная история. Каждый не выказывающий особого рвения попадает у них под подозрение.

— А тебя они станут посылать на задания, когда сочтут готовым его?

— Не знаю. Говорят, что будут, но разве можно быть уверенным? Эти люди — трудная публика, — сказал Якоб. — Так или иначе, мою проблему это не решает. Я потерял сына, ставшего радикалом-исламистом. Немного спасает положение лишь то, что пока что его не убьют.

— Таким образом, мы получили время, — сказал Фалькон.

— И чем нам поможет время? Думаешь, я смогу заставить его изменить взгляды? И даже если бы это оказалось возможным, что дальше? Прятать его всю жизнь? Или самому прятаться? Нет, Хавьер, ты боишься смотреть правде в глаза. А я за последнюю неделю одно понял — что это на всю жизнь. Почему я и мучился так. Но мыслил я узко и не заглядывал далеко. Зрение застилал ужас от сознания того, что Абдуллу втянули в эту кошмарную организацию. Но все это было потому, что мыслил я, как мыслят европейцы, по-дурацки мыслил, любительски. Обманывал себя тем, что выход все-таки есть. А теперь я понял, что это безнадежно, что выхода нет никакого, и мыслю масштабнее. Не годами оперирую, а десятилетиями. Мой западный образ мыслей всегда толкал меня к вере, если использовать выражение американцев, в «быстрый ремонт». «Быстрый ремонт», конечно, возможен, только он недолговечен — все равно сломается. И вот теперь я вновь склоняюсь к арабской ментальности и учусь искусству терпения. И цель моя теперь иная. Я сокрушу их в конечном счете, но… потом.

— Ну а как насчет сиюминутной проблемы с твоим саудовским другом Файзалем?

— Да, мне надо поблагодарить тебя за сдержанность и такт, которые ты проявил в разговоре с англичанами, — сказал Якоб.

— Они очень давили на меня, — признался Фалькон. — Даже Марка Флауэрса привлекли.

— Держись от него подальше. Это человек с гнильцой.

— Так расскажи мне, как обстоит дело с Файзалем.

— Это тоже стало частью проверки. Для этого МИБГ и послала меня в Лондон. Хотела проверить, насколько можно мне доверять, — сказал Якоб. — Ведь они абсолютно убеждены, в частности, в том, что европейцы слабохарактерны и излишне мягки.

— Мягки, то есть легко поддаются чувствам?

— Они считают, что современные европейцы шатки в понимании долга и плохо его выполняют. Это приписывается влиянию упаднической культуры, превыше всего ценящей деньги, любовь и семейные ценности и приучающей ради них жертвовать всем и даже идти на предательство, забывать о религии, патриотизме, морали и политике. Западный человек в их представлении — это жертва собственного эгоизма. Вот они и хотели проверить, что значат для меня и сколько весят на внутренних моих весах привязанность к сыну и любовнику в сравнении с тем, что они считают действительно важным для мужчины.

— И какие такие открытия тут могли быть? — удивился Фалькон.

— Они заставили меня много думать, — сказал Якоб. — Проверка оказалась унизительной и в то же время словно встряхнула меня.

Прибыла еда. Официант поставил на стол рыбу с жареной картошкой, салат, хлеб и бокал пива.

— Ты, кажется, под впечатлением, Хавьер, — сказал Якоб. — Я расстроил тебя?

— Если мы превратились в слабаков и, как ты сказал, пренебрегаем долгом, утратили истинные ценности, зачем же ты ведешь борьбу на нашей стороне? За что ты сражаешься?

— Хороший вопрос. Каждый солдат должен знать, за что он сражается, — сказал Якоб. — Прежде, до того как я ввязался в драку, я думал, что это знаю. Но теперь, когда я в гуще битвы и вижу ее как бы изнутри, я больше думаю, против чего я воюю. Это не Саддам Хусейн и не Усама бен Ладен. И тот и другой — это теперь не более чем фантомы. Но как отнестись к тому, чем пытался вытеснить этих чудовищ Буш, к западной идеологии? И, наблюдая юношей, взрывающих себя, убивающих собратьев своих мусульман во имя глубоких своих убеждений, я задаюсь вопросом: за