Диагноз с пулей в сердце - Владимир Григорьевич Колычев

каком измерении жить. Лишь бы жить, а не существовать. И если когнитивное искажение дает ему такую возможность, он окончательно ее принимает. Спокойно живет и работает в своем сумасшедшем мире. А если реальность объективная, тем лучше для него.

— Вы кого-то здесь видите, Корней Евгеньевич? — первым делом спросила Кольцова, движением головы очертив пространство вокруг себя.

— Сразу быка за рога? — усмехнулся Корней, без разрешения усаживаясь за приставной стол.

Он же не больной, чтобы ломать шапку перед профессором психиатрии, изображая смирение и покорность. Он совершенно здоровый человек, и ему нечего бояться. Не должно быть никаких сомнений в том, что он здоровый.

Так он и не сомневается. Ямщикова, Альбину и Криулина действительно убили, это все произошло на самом деле. И Енисеев с Абдуловым изолированы от общества в объективной реальности. Давыдов точно знал, что его самого пытались убить в материалистическом измерении. Уверен был в этом. Твердо уверен… Эта уверенность и пугала.

— Вы не ответили на мой вопрос, Корней Евгеньевич.

— Я вижу только вас, Елена Викторовна. И ваши умные глаза мудрого человека. Это не подхалимаж. Просто вы на самом деле производите приятное впечатление.

— А какое впечатление производил на вас доктор Глотков?

— Доктор Глотков производил впечатление человека, который поддался на уговоры подполковника Абдулова и определил меня на лечение в диспансер… Я знал, кто убил следователя Ямщикова, я знал, кто убил Альбину Холкину, я знал, что следующий в очереди. Но я также знал, что подполковник Абдулов не решится убить меня сразу. Сначала нейтрализует с помощью Глоткова, а когда резонанс успокоится, постарается меня убрать. Я знал, что за мной придут, поэтому принял навязанные правила игры. Как показала жизнь, я не ошибся, убийца действительно пришел за мной. Мой расчет оправдался.

— И вы совершенно здоровы?

— Увы, это я вам с уверенностью сказать не могу. — Корней вздохнул.

— Даже так? — с интересом смотрела на него профессор.

— Глотков профессионал, он почти две недели пытался убедить меня в том, что я неизлечимо болен, — как вы думаете, я себя сейчас чувствую?

— Думаю, в разобранном состоянии.

— И мне нужно время, чтобы окончательно собраться.

— Вы готовы задержаться в психиатрическом диспансере?

— Здесь не так уж и плохо.

— Да?

— Я приучаю себя к этой мысли.

— Зачем?

— У меня плохая наследственность, рано или поздно меня накроет. Надеюсь, что это случится поздно.

— Надеетесь на хорошее, но все-таки находитесь в состоянии ожидания.

— Которое действует мне на нервы. И заставляет держаться на плаву… Мне осталось всего четыре года до пенсии. Это моя программа-минимум.

— А программа-максимум?

— Выйти на пенсию по достижении предельного возраста. Чем выше звание, тем выше возраст, хочу дослужиться до генерала. Или хотя бы до полковника.

— Вы хорошо держитесь, Корней Евгеньевич. Определенно, вы владеете некоторыми техниками восстановления психического равновесия, но я-то вижу, что ваше душевное здоровье не совсем в порядке.

— Мое душевное здоровье требует настройки. Я уверен, сам смогу с этим справиться, но, если вы предложите мне свою помощь, не откажусь… Моя палата меня вполне устраивает.

— А как же служба?

— И служба меня устраивает. Но на службе надо работать, — улыбнулся Корней.

— Вас это напрягает?

— Особенно по утрам. Когда не хочется просыпаться, а будильник просто сводит с ума.

— Но вы же держитесь? — Кольцова внимательно смотрела на него.

— Я держусь за жизнь. Крепко-крепко.

— Что ж, держитесь дальше. Но под моим наблюдением. Раз в неделю я буду ждать вас у себя. С докладом. Прошу не опаздывать… Да, кстати, если у вас плохая наследственность, это совсем не значит, что вы обязательно сойдете с ума. Так что настраивайтесь дослужиться до генерала.

«А вот это уже моя забота и обязанность!»

Мила подошла к Корнею, положила руку ему на плечо, но все это время он ждал ее появления. Поэтому даже глазом не моргнул. Он уже давно к ней привык. И отвыкать уже вовсе не хотелось. В конце концов, кто-то же должен скрашивать его одиночество в этом мире. Даже если мир вдруг вывернут наизнанку.