Коллекция - Валерий Аркадьевич Горбунов

на пару недель — вырваться из бешеного водоворота жизни, отойти в сторонку, переждать, отсидеться или отлежаться, и многие заботы и неприятности отпадут сами собой, их унесет, как уносит ветер пожухлые листья.

Что ж, на этот раз хитрый Митин расчет оправдается. Страсти улягутся, неприятности рассосутся. Он прибегнет к излюбленному средству — бегству в больницу — еще раз, через полгода, в марте… Но на тот раз удача изменит ему.

КЛЮЧ

Ее зовут Марина Белая. Носатая, большеротая, глазастая, она вместе с тем почему-то производит впечатление красавицы, хотя на вкус Коноплева у нее все «слишком». Слишком яркие губы, слишком черные ресницы, слишком большой вырез у кофточки, слишком длинная юбка, слишком крупные бусы на длинной шее. Эта длинная худая шея в сочетании с добрым выражением близоруких глаз придает ей трогательный вид незащищенности. Это она, Марина Белая, вернула Монастырской магнитофон, похищенный ее дружком Виталием Пустянским. И тем самым выдала свою связь с грабителем. Что это — импульсивный поступок глупой девчонки или хорошо обдуманный и взвешенный шаг в той игре, которую ведет Пустянский? Вот это и предстоит выяснить Коноплеву и Сомову.

— Вы давно знакомы с Виталием Пустянским?

Марина поднимает голову. Сквозь толстый слой наложенной на лицо «штукатурки» пробивается румянец. В широко распахнутых глазах грусть и боль.

— Мы познакомились полтора года назад. На выставке в Манеже. Можно закурить?

— Пожалуйста.

Присутствующий на допросе Сомов рубит сплеча:

— Вы состоите с Пустянским в близких отношениях?

Она отворачивается к окну. Глухо доносится ее голос:

— Да… Вот уже год.

Коноплев осуждающе смотрит на. Сомова. Он с удовольствием отослал бы его куда-нибудь, но сделать этого нельзя: капитан присутствует на допросе по прямому указанию Ворожеева. Начальство торопит, и ВРИО начальника отдела возлагает большие надежды на всем известную способность капитана идти к цели напролом.

Сомов делает вид, что не замечает недовольных взглядов Николая Ивановича.

— Вы знали, что ваш сожитель занимается преступной деятельностью? — резким голосом задает он вопрос молодой женщине.

Марина быстро поворачивается лицом к Сомову, с вызовом говорит:

— Это раньше! А в последнее время… Когда он был со мной, этого не было!

— Чепуха! — машет рукой Сомов. — А ограбление Монастырской — это что, не в счет?

Она опускает голову низко-низко. Волосы плотной завесой закрывают лицо. Виден ровный пробор и темные корешки волос: давно не красилась.

— Когда я узнала об этом, я его выгнала.

Худой рукой Белая откидывает с лица прядь волос, начинает нервно перебирать крупные ярко-красные бусы на груди.

Коноплев делает Сомову знак: мол, дальше он будет вести допрос сам.

— Вы его выгнали… Как давно это было, Марина Степановна? Расскажите подробнее, — просит он. Сочувствие, звучащее в его голосе, производит на молодую художницу сильное действие: она закрывает лицо руками и начинает глухо рыдать.

Коноплев вскакивает, наливает в стакан воды. Она жадно пьет, на краю стакана — след ярко-оранжевой помады.

— Успокойтесь, мы вас слушаем.

— Мы любили друг друга, — всхлипывая, говорит она. — У нас все было по-настоящему. Хотели пожениться. Я поставила условие: чтобы он навсегда покончил со своим ужасным прошлым. Он обещал, клялся, а потом вновь заводил разговор, что сначала должен материально обеспечить меня и мою дочь, а, потом уже можно будет начать новую жизнь. Я сердилась, плакала, тогда он начинал уверять меня, что пошутил. И вдруг этот японский магнитофон! Он подарил мне его на день рождения. Я спрашиваю: откуда ты взял? У тебя ведь нет денег! Он говорит: занял… Я сказала, что завтра же отнесу магнитофон в комиссионку, а деньги верну, чтобы он мог возвратить долг. Виталий изменился в лице, закричал на меня, обозвал дурой. Сказал, чтобы я и не думала о комиссионке, а то погублю и его и себя. Тут я все поняла. Он обманул меня!

— Значит, вы утверждаете, что ничего не брали у Пустянского — ни денег, ни вещей? — вновь вмешался Сомов. — А откуда это все у вас — наряды, бусы, кольца, серьги? Папа подарил?

— Папы у меня нет. Только мама. Она на заводе работает. В литейке. А я художница. Все, что вы на мне видите, сделано моими собственными руками.

— А откуда вы узнали, что магнитофон принадлежит Монастырской? — поинтересовался Коноплев.

— Виталий сказал. Убеждал меня, что она спекулянтка и тунеядка, что все ее богатства нажиты нечестным путем. Что, освободив ее от части этих богатств, он-де сделал благородное дело. Но я слышать ничего не хотела. Он вор — этим все сказано! Кроме того, он подвел меня…

— Вас? Каким образом?

— Я ведь знала Монастырскую раньше. По ее просьбе делала ей гарнитур из сапфиров. Бывала у нее дома. Виталий меня расспрашивал, я ему рассказывала, в какой роскоши она живет. Разве я могла подумать, к чему это приведет?

— Вы отдаете себе отчет в том, что по отношению к Монастырской выполняли роль наводчицы? — тихо спросил Сомов.

— Кто? Я? — в голосе художницы прозвучала такая мука, что Николай Иванович счел необходимым вмешаться:

— Не будем торопиться с выводами, товарищ капитан!

И, обращаясь к Белой, добавил:

— Мы знаем, что вы вернули магнитофон Монастырской. Вы правильно сделали.

— А остальные вещи небось припрятали вместе с вашим дружком?

Она поглядела в сторону Сомова со страхом:

— Что вы! Что вы!

— Как давно вы виделись с Пустянским?

— Полтора месяца назад. Несколько раз он звонил. Услышав его голос, я клала трубку. Он приходил, стучал, я не открывала. Как-то раз я увидела его в окно, он стоял на противоположной стороне улицы…

— Он вам писал?

Она подняла голову:

— Да, я получила от него письмо.

— Что в нем?

Художница медлила, сцепив тонкие пальцы рук, нервно похрустывала суставами. Сомов поторопил:

— Мы ждем!

Голос ее прозвучал совсем тихо:

— Он писал, что любит меня. Что, прогоняя его, я совершаю страшный грех, толкаю его на край бездны… Что я — единственное, что удерживает его от окончательного падения. Если я не передумаю, случится нечто ужасное. И тогда я пожалею о своем поступке.

— Случится что-то ужасное? Так-так… — Сомов кинул многозначительный взгляд на Коноплева. — А что именно он собирался совершить, вы не знаете?

— Не знаю. Честно говоря, я думала, что он просто пугает меня.

— Скажите, а этого человека вы случайно не знаете? — Сомов достал из ящика стола и показал ей фотографию Лукошко.

Она, близоруко щурясь, вгляделась в портрет.

— Кажется, знаю. Видела один раз.

— Где, при каких обстоятельствах?

— Сейчас вспомню. Да, да, это было на выставке фарфора. С ним была какая-то высокая женщина. Не первой молодости, но очень красивая. Виталий обратил мое внимание на этого человека и сказал: