Возвращение Явленной - Евгений Евгеньевич Сухов

мешки и под злобное сопение закипающего самовара вышли под сень ненастной осенней ночи. Вдали зелеными огоньками блеснули волчьи глаза и тотчас померкли. Офицеры вывели со двора коней и неспешно двинулись в дорогу. Ожидаемую новость каждый из них принял тяжело, настроение было скверное, разговаривать не хотелось, они молчали, пока ранним утром не вышли к небольшой опушке, заросшей пожелтевшей лебедой, где сделали привал, чтобы немного поспать.

Недалеко от Петрограда их застала оглушительная новость: адмирал Колчак совершил переворот в Омске[22], — свергнул Уфимскую директорию[23] и объявил себя верховным правителем России. А в одном из доходных домов, где они расположились на ночевку, мужчина средних лет с недельной щетиной на худом лице, каким-то образом признав в троице путников своих, за обедом неожиданно поделился распирающей его новостью:

— Все! Конец большевикам!

— Почему? — не удержавшись, спросил штабс-ротмистр Починков.

— Вся Сибирь поднялась! А тут я еще своего старинного товарища повстречал… вместе Николаевскую военную академию заканчивали. Он говорит, что генерал Деникин объединяет под своим командованием Добровольческую армию, донских и кубанских казаков. Хочет дать бой большевикам. Я как раз туда еду. Не могу просто так отсиживаться, душа не на месте! Может, вместе на Дон двинем? — он с надеждой посмотрел на Починкова.

Ковырнув вилкой в салате, штабс-ротмистр Починков негромко заметил:

— У нас другие планы.

Усмехнувшись, сухощавый буркнул:

— За границу, значит, сваливаете, шкуры свои спасаете…

— Послушайте, — поручик Свиридов резко поднялся со своего места, — как вас там…

— Сядь, Алексей, — твердым и спокойным тоном произнес Починков и, повернувшись к сумрачному соседу, добавил: — Просим прощения, но нам нужно идти. Завтра утром мы должны быть в Петрограде.

Так и не притронувшись к еде, Георгий поднялся и вышел из-за стола, уводя за собой остальных.

Наконец, поезд прибыл на вокзал. Вот и Петроград. Такой желанный. Такой родной.

В городе заканчивалась осень, а вместе с ней уходили и последние погожие дни. На асфальте сиротливо лежали пожелтевшие листья, пришпиленные струями дождя. Ноябрьское небо заволокли серые тучи. Мокро. Промозгло. Хмуро. Моросил дождь. Солнечные дни в это время года редки, а потому воспринимаются с особой нежностью. Но была еще надежда, что в ближайшие дни распогодится.

— Спасибо за компанию, — произнес штабс-ротмистр Починков, ступая на перрон Николаевского вокзала[24], — дальше я доберусь самостоятельно. Сначала решу, что делать с иконой, а потом зайду к своим… Очень хочу увидеть свою невесту, мы помолвлены, мечтали сыграть свадьбу, а потом как-то все разом завертелось… Сначала одна революция, потом корниловское выступление[25], дальше октябрьский переворот[26]… Да что там рассказывать, — отмахнулся штабс-ротмистр, — вы это не хуже меня знаете.

— Как зовут вашу невесту? — спросил подпоручик Губарев — рослый крепкий парень.

— Мария, — широко заулыбался Георгий. — Самое красивое имя в мире.

— Мы не сомневаемся, господин штабс-ротмистр.

Расстегнув верхний карман френча, Починков вытянул из него небольшой отретушированный снимок.

— Вот она, моя красавица.

— Ваша невеста действительно очень красивая, — кивнул Губарев, едва глянув на фотоснимок.

— И не нужно нам никакой свадьбы, — вдруг сказал Починков, пряча фотографию в карман. — Зайдем в церковь и обвенчаемся. А потом, когда все это закончится, сыграем свадьбу. А куда вы теперь?

— На фронт, — ответил Свиридов, плотный крепыш. — К Каппелю.

— Каппель сейчас в Сибири, добираться к нему будет сложно, — сдержанно заметил Починков.

— Попробую прорваться. Сейчас по всей России много таких офицеров, как я, желающих поквитаться с большевиками.

— А ты? — посмотрел Починков на Губарева.

— Сначала проведаю мать, она в Тихвине проживает. Боюсь, что померла, перед моим отъездом скверно себя чувствовала. А потом буду пробираться на Дон, — сказал подпоручик. — Уверен, что генералу Деникину нужны грамотные офицеры. А там посмотрим, как судьба распорядится.

— Выполню порученное дело и тоже вернусь к Владимиру Оскаровичу, — заверил штабс-ротмистр Починков.

Распрощавшись с товарищами, Георгий сел в подъехавшую бричку и назвал адрес:

— Отвезите меня на Лиговку, любезнейший, к дому Перцова.

— Сумочка-то вам мешает, может сюда положим, тут место свободное имеется, — предложил кучер.

— Не стоит беспокоиться, любезнейший, справлюсь, — заверил кучера Георгий, прижав к себе поплотнее икону.

— Как скажете, барин. Но, пошла! — прикрикнул кучер на лошадь.

Подъехав к доходному дома Перцова — огромному шестиэтажному зданию, построенному незадолго до войны, кучер объявил:

— Пожалте, барин.

— Быстро довез, голубчик, — похвалил Починков. — Я даже осмотреться не успел. Держи! — щедро расплатился штабс-ротмистр. — Детишкам пряников купишь.

— Да какие нынче пряники, — отмахнулся извозчик. — Голодно. Хлеба бы купить.

Дождавшись, когда бричка завернет за угол, штабс-ротмистр направился в каменный флигель внутреннего двора, где проживал его давний приятель Суви Андерес, с которым он начинал военную службу. Впоследствии он был переведен в Эстонию, где командовал ротой до самой февральской революции. Примерно год назад Эстонская республика объявила о своей независимости и призвала всех эстонцев, проживающих на территории России, возвращаться на родину. Однако Суви Андерес не спешил покидать Россию и устроился при новой власти работать на таможню.

Ситуация на границах в северо-западной России была неспокойная. Около двух лет назад Великое княжество Финляндское объявило о своей независимости, которую вскоре одной из первых признала Российская Советская республика. А уже в середине мая Ставка Маннергейма опубликовала решение правительства Финляндии объявить войну советской России. После этого белофинны оккупировали Ребольскую волость в советской Карелии, высадились в Эстонии, где принялись оказывать активную помощь эстонскому правительству в борьбе с Красной армией.

Граница между Эстонской и Российской советской республиками не была сплошной, имела множество дыр, чем напоминала голландский сыр, — во многих местах, где простирались болота, были проложены тропы, через которые в обе стороны, кто по одиночке, а кто, сбившись в небольшие группы, передвигались люди. Одни уносили добро из большевистской России, другие прятались в карельских просторах и дожидались приказа правительства на дальнейшее вторжение на российскую территорию. Карл Густав Маннергейм[27], подписавший приказ на завоевание Восточной Карелии и ликвидации Петрограда как столицы Советской России, отказываться от своих планов не собирался.

Временное затишье, установившееся на границе, позволяло без хлопот перебраться с иконой в Эстонию, где святыня должна будет переждать лихолетье в одном из православных храмов, пока в России не сменится большевистская власть. Помочь ему перейти границу мог Суви Андерес, имевший надежных друзей по обе стороны.

Позвонив во флигель, штабс-ротмистр Починков стал ждать. Через минуту дверь распахнулась, и в проеме предстала русоволосая девушка лет двадцати:

— Вы к Андресу Антоновичу?

— Да, к нему.

— Проходите, — отступила в сторону девушка. — Он в гостиной.

Миновав широкий светлый коридор, в котором стояла кожаная софа с вешалкой для одежды, штабс-ротмистр Починков вошел в широкую гостиную с узкими высокими окнами. За столом сидели двое мужчин: один из них — черноволосый, сумрачного вида — перелистывал какие-то бумаги, второй, уже немолодой, в дорогом сером костюме,