Алый цвет зари... - Сергей Фадеев

Нужный постоялый двор они все-таки отыскали. И, заплатив хозяину за две недели вперед, получили небогато обставленную, но вполне уютную и довольно большую комнату. Они наскоро привели себя в порядок, поужинали и потом долго сидели на широкой кровати в темноте, строя воздушные замки. Правда, Мадлен была немногословной, задумчивой и постоянно негромко покашливала. Заснули они поздно ночью.

Франс проснулся под утро и сразу же почувствовал, что Мадлен всерьез заболела. У девушки был сильный жар, она металась в беспокойном сне, что-то беспрестанно бормотала, всхлипывала, стонала, кашляла, а иногда и громко пронзительно вскрикивала.

Ей снился Иоханес. Он преследовал ее, и глаза его горели дьявольской похотью и злобой. В груди его торчал стилет, которым она его убила. «Отдай рубин, верни мне камень!» — орал он, догоняя ее. И в тот момент, когда он схватил ее и прижал к себе, Мадлен проснулась. У нее страшно болела голова, как будто кто-то зажал ее между тисков и давил, давил. Все тело, покрытое липким потом, ломило, во рту пересохло, губы потрескались. Она заходилась в сухом, тяжком кашле и не нашла сил подняться с кровати.

Франс, испугавшись за невесту, спустился в комнату к хозяину и, выслушав его наставления, побежал на улицу Феру, в самый ее конец, где жил лекарь по фамилии Ташо.

Костоправ, которого он привел, определил у Мадлен лихорадку, объяснил, где можно купить рекомендуемые им снадобья, предписал девушке хорошее питание и покой.

— Давайте ей побольше питья да окошко не забывайте открывать, ей свежий воздух необходим! — с этими словами он принял полагающуюся мзду и откланялся.

Целую неделю Мадлен пролежала почти без движения, прикованная к постели, мучимая жаром и кошмарами. Прошлое и настоящее слились в бесконечном хороводе событий: бегство, погони, сцены беспутства и убийств. Какая-то огромная черная птица клевала ее, била крыльями, царапала когтями. Лап у нее почему-то было пять, и в одной она держала «Горящий пурпур». Потом Мадлен опять убегала от огранщика, который все-таки догонял ее и насиловал, и во лбу у него горел зловещим угольком третий глаз — огненно-красный рубин.

На восьмой день девушка наконец очнулась. Она чувствовала сильную слабость, но жар прошел и голова больше не болела. Все эти дни Франс не отходил от нее, ухаживал за ней, давал порошки и отвары, ставил на лоб компрессы, поил, менял простыни, пытался кормить с ложечки, но организм Мадлен не принимал пишу. В первый раз она поела, только придя в сознание.

Еще четыре дня девушка провела в постели, медленно поправляясь. И только когда она достаточно окрепла, Франс впервые вывел ее на прогулку по Парижу — их городу мечты. Он показал ей Гревскую площадь с островерхим зданием городской Ратуши напротив эшафота, на котором, как он рассказал, казнят всех преступников. При этом известии сердце Мадлен отчаянно забилось, она сильно побледнела, и молодой художник счел за лучшее поскорее увести ее оттуда.

Они направились посмотреть на Нотр-Дам и церковь Сен-Шапель, в «Великой Святыне» которой хранился терновый венец Христа.

— Ты подумай только, говорят, что Людовик IX когда-то выкупил у византийского императора все предметы, с помощью которых пытали Спасителя! А когда в часовню Сен-Шапель привезли тот самый Терновый венец, король встречал эту священную реликвию босой и в рубище, стоя на коленях, покорно склонив голову. И сейчас венец хранится здесь, в этом святом месте! — с воодушевлением повествовал Франс.

Но Мадлен больше всего в церкви потрясли витражи — она никогда не видела подобной красоты. Солнечные лучи, проникающие в храм сквозь разноцветные стекла, превращали все внутреннее пространство в настоящий Эдем.

— Как благостно, как хорошо стало у меня на душе! — все время восклицала девушка.

Мадлен отвлеклась, успокоилась и забылась. Они подошли к величественному Нотр-Даму. Девушка восхищенно разглядывала собор и внимательно слушала рассказы Франса, который живописал ей его историю и рассказал, что именно здесь хранится гвоздь с креста, на котором был распят Иисус Христос. Мадлен ахала и все время крестилась, разглядывая ужасно гримасничающих страшных химер на фасаде храма.

— По древнему преданию, кузнец, ковавший ворота собора, продал душу дьяволу, потому что боялся не справиться с ответственным заказом. Видно, Вельзевул ему помог, потому что поначалу никто не мог открыть замки в воротах, пока их многократно не окропили святой водой и не отслужили перед ними молебен, — продолжал поражать Мадлен своими знаниями Франс.

Они перекусили на скорую руку в каком-то кабачке и опять побрели, любуясь красотами Парижа. Уже ближе к вечеру молодые люди зашли в собор Сен-Жак-ля-Бушри, где помолились — как-никак они были добрыми католиками, и только потом вернулись «домой».

Сидя в своей комнатке на постоялом дворе, они опять принялись строить грандиозные планы на будущее. И быстро сошлись на том, что им пора продавать камень, Франс уже много раз предлагал свои картины местным торговцам, но они от покупки решительно отказывались. Не принято было в Париже, как в Амстердаме или Антверпене, украшать лавки и мастерские живописными работами. Да еще приобретать их у пришлого художника.

Камень надо было реализовать, а потом на вырученные деньги снять этаж в каком-нибудь пристойном доме. Дальше Франс собирался пойти в обучение к одному из знаменитых парижских художников, расписывающих храмы. Венчание они решили устроить через пару месяцев, когда обзаведутся знакомыми и немного наладят свою жизнь. Конечно, Мадлен хотелось, чтобы их брак был поскорее освящен церковью, но приходилось мириться с тем, что пока это невозможно.

Вечером Франс выпил с хозяином два кувшина вина, долго и безуспешно пытаясь продать ему хотя бы один из натюрмортов, прихваченных с собой, но никакие уговоры не сломили упрямого француза. Правда, Франсу удалось получить адрес «одного почтенного ювелира», который «интересуется драгоценными камнями, не спрашивая, откуда и как они попали в руки к их нынешнему владельцу».

На следующее утро, которое выдалось солнечным и теплым, Мадлен неожиданно опять захандрила, почувствовала слабость, и Франс один отправился к ювелиру. Идти пришлось далеко, ювелир жил в районе церкви Сент-Этьен-дю-Мон. Франс брел медленно, постоянно останавливаясь и рассматривая красоты, как всегда, немного витая в облаках, и, разумеется, не заметил, что по пятам за ним крадутся два человека в длинных черных плащах.

Ювелир оказался любезным и предупредительным человеком лет пятидесяти с умными и хитрыми карими глазами. Он угостил Франса вином, потом долго, почти час, возился с камнем, пока не признал, что тот «подлинный, весьма крупный и огранен отменным мастером»… Свою выгоду он конечно же тоже знал и предложил за камень раз в десять меньше, чем рассчитывал Франс.

Деньги были так нужны… На переезд, жизнь и особенно на лекаря уже было истрачено немало. И Франсу ничего не оставалось, как согласиться. Он в последний раз взял камень в руку и бросил на него прощальный взгляд. И вдруг заметил, что рубин потемнел.

Довольный, в предвкушении пиршества, которое они закатят в каком-нибудь дорогом кабаке, Франс, как ему казалось, незаметно ощупывая под камзолом крупный тугой мешок с золотыми луидорами, быстро шагал в сторону постоялого двора на улице Вожирар. А за ним по-прежнему на некотором расстоянии друг от друга следовали незнакомцы в длинных черных плащах.