Тайны дубовой аллеи - Юлия Викторовна Федотова

– Неужели они будут стоять такими всю зиму?

– Будут, – пообещала фея. – Ну что, продолжим любоваться ландшафтом через окно или все-таки выйдем прогуляться?

– Идем! – обрадовался Веттели и попытался снять с вешалки куртку. Потом еще раз попытался и еще раз… Бесполезно. С этой стороны вешалка и все, что на ней висело, представляло собой единое и неделимое целое.

– Так часто бывает, – равнодушно заметила Гвиневра, терпеливо наблюдавшая за его усилиями из-под потолка. – Не мучайся, все равно не отцепишь. Лучше завернись в плед.

– Разгуливать в одеяле?!

– Одевайся немедленно! – Фея спикировала на стол и сердито топнула ножкой. – Скажите, какой щеголь деревенский – не может в одеяле на улицу выйти! А если ты простудишься, заболеешь и умрешь – что я скажу твоей женщине? Об этом ты подумал? Бери плед, или я с этого места не сойду!

Выражение ее остренького личика сделалось непреклонным, и Веттели понял, что спорить бесполезно: переупрямить женщину, всерьез вознамерившуюся позаботиться о здоровье ближнего, – задача почти невыполнимая.

Он взял плед, к сожалению даже не подумавший прирасти к кровати, накинул на плечи наподобие плаща.

– Видишь: оделся! Идем! Нам надо кое-куда заглянуть, кое-кого навестить.

Она бодро устремилась по направлению к стене.

– Подожди, ты куда? – окликнул Веттели растерянно. – Вот же дверь!

Фея повисла в воздухе, уперев руки в бока.

– Ну зачем тебе дверь, если нам совсем в другую сторону? Когда ты уже отвыкнешь от своих материалистических предрассудков? Пошли, чудо мое! – Она потянула его за палец. – И помни: ни звука! Иначе все испортишь.

И они пошли. Прямо в стену, не представлявшую с этой стороны никакой преграды, кроме чисто визуальной.

Соседом Веттели по лестничной клетке оказался не кто иной, как зануда Шалтай-Болтай. За два месяца они ни разу не столкнулись на лестнице, и дверь его всегда была заперта, и ни одного звука не доносилось из-за стены, поэтому Веттели пребывал в полной уверенности, что соседнее помещение просто пустует. А оказалось, там живет историк. Чудеса!

Впрочем, настоящие чудеса еще только начинались, и Веттели был к ним не готов, поэтому чуть не испортил все дело вскриком.

Посреди скучной-скучной даже с этой стороны комнаты стоял круглый стол. Рядом стоял стул. А на стуле сидело нечто невообразимое: маленькое тельце в учительской мантии и здоровенная, как метеозонд, белая, яйцевидная голова в черной шапочке с кисточкой! Невероятное создание болтало короткими ножками и вдохновенно уплетало пудинг, сопя и причмокивая.

«Это кто?!» – панически подумал Веттели, от души надеясь, что на этот раз у него получится именно безмолвная речь.

Получилось! Мало того, прямо в голове тут же прозвучал ответ.

– Как – кто? Ты что, своего коллегу не узнаешь? Это же мистер Болтай! Мы вообще-то не к нему шли, просто через него короче.

Вот так Веттели и узнал, кто его сосед. Присмотрелся повнимательнее – и верно, Уилберфорс Шалтай, собственной персоной, кругленький, низенький, лысенький, но безусловно человекообразный. Привидится же, однако!

А неугомонная фея, не дав опомниться, уже влекла его дальше, куда-то вбок и вниз, через перекрытия этажа, не считаясь с законами тяготения…

– Вот! – Она обвела новое помещение руками с такой гордостью, будто именно ими оно и было создано. – Привела тебя посмотреть, как живут настоящие поэты! Да! Так они живут, хотя сами об этом даже не подозревают!

Хорошо, конечно, что не подозревают. Потому что человеку в такой обстановке нелегко сохранить душевное здоровье. Должно быть, другая сторона каким-то образом и в какой-то мере умела материализовывать романтические грезы воистину талантливых натур.

Несмотря на второй этаж и холодную осень, все окно комнаты Огастеса Гаффина густо заплели побеги цветущего шиповника, старательно благоухающего ландышем. На грубой каменной стене были в художественном беспорядке развешаны зеленые кенкеты, восточные туфли, рыцарские доспехи и средневековое оружие с лезвиями, обагренными свежей кровью, она капала на пол и ручейками затекала под самый что ни на есть банальный платяной шкаф. Полом служила мокрая и грязная булыжная мостовая, покрытая ковром из растоптанных роз. Из-под кровати торчала бледная рука с узким запястьем и голубоватыми ногтями – кажется, там был спрятан труп… но чей? Откуда? При этом между разноцветными нитями, свисающими с потолка, порхали очаровательные разноцветные дракончики, каждый размером не крупнее шмеля. В углу обреченно пылилась огромная арфа, между порванными струнами водились пауки. За приоткрытой дверью ванной комнаты простиралась безбрежная морская гладь, так что Веттели невольно порадовался собственному артишоку и жабе.

…Однако не всем этим чудесам было суждено потрясти воображение незваного гостя, уже успевшего осознать иллюзорность большей их части. Нет, его потрясло другое.

На застеленном розовым шелком и малиновым бархатом ложе в расслабленной позе престарелой кокетки полулежал, утонув в подушках, хозяин безумной комнаты, облаченный в белоснежный хитон… нет, на самом деле это был обычный домашний халат, кажется, полосатый, но притворялся он именно хитоном и именно белоснежным.

Тонкое лицо поэта было как никогда одухотворенным и прекрасным, из бездонных глаз по бледным щекам стекали слезинки, он промокал их кружевным платочком с затейливой монограммой (вроде бы самым настоящим, не призрачным и не притворным) и тихо, сострадательно всхлипывал. Поэт был углублен в чтение.

Книгу он красиво, чуть на отлете, держал перед собой, так что посторонние имели прекрасную возможность разглядеть ее обложку, чем Веттели и воспользовался чисто машинально, без всякой задней мысли.

И тут же об этом пожалел, потому что снова чуть не испортил дело. Главное, на этот раз непрошеных визитеров легко могли заметить, ведь в жилах Огастеса Гаффина тоже текла малая толика старшей крови. Вряд ли это улучшило бы их отношения, и без того более чем натянутые.

…Кто бы знал, какого труда стоило Веттели удержаться от клокочущего в душе и рвущегося наружу смеха! Кто бы мог подумать: Огастес Гаффин, выпускник чопорного Феллфорда, изысканнейший молодой человек, великолепный знаток и ценитель изящной словесности, – и вдруг…

Веттели была хорошо знакома книга, до слез растрогавшая гринторпского поэта. Не он один над ней плакал. С ним вместе – как минимум половина населения Гринторпа, а сколько еще домохозяек, белошвеек, буфетчиц, торговок и маникюрш по всей стране – об этом можно было только гадать.

Роман назывался «Разбитое сердце бедняжки Шарлотты», продавался по восемь пенсов за том (всего их, кажется, было три), и обложку его украшала роскошная роза, скорбно склонившаяся над могильным камнем.

Достаточно глубокое представление о содержании данного литературного шедевра Веттели получил вопреки собственной воле. Это было любимое чтение миссис