Современный зарубежный детектив-9. Компиляция. Книги 1-20 - Роберт Уилсон

чтобы добиться впечатления исходящего от апостолов света, которым пронизаны даже их одежды. После грохота битвы, увечий, залитых кровью улиц мы обрели покой, стоя перед этими картинами, и в тот момент я понял, что хочу стать художником.

20 ноября 1936 года, университетский городок Мадрида

Война вошла в новую стадию. Мы больше недели закидывали собственную столицу разрывными снарядами и зажигалками. По железной дороге нас перебросили на западный берег реки Мансанарес, однако каждая наша попытка переправиться через нее оканчивалась неудачей. И вдруг мы каким-то чудом очутились на другом берегу и быстро подбежали к университету, откуда в нас никто не стрелял. Мы никак не могли понять, что случилось: то ли в решающий момент у них снова сдали нервы, то ли это обычное для республиканцев дело: сняться с позиций, не дождавшись замены. Начавшееся вскоре сражение подтвердило последнее. Мы заняли здание факультета архитектуры, но были выбиты из вестибюля факультета философии и филологии. Мы сражались с интернациональными отрядами немцев, французов, итальянцев и бельгийцев. Стены дрожали от песен немецких коммунистов и «Интернационала». Оскар сказал, что эти бригады сформированы сплошь из писателей, поэтов, композиторов и художников. Я спросил его, почему люди искусства поддерживают исключительно левых, а он, как всегда, ответил весьма загадочно: «Это у них в крови». И я, тоже как всегда, вынужден был поинтересоваться, что он имеет в виду. Он по-прежнему оставался учителем, я — учеником.

«Они творческие люди, — сказал он, — и хотят изменить порядок вещей. Им не нравятся старый монархический строй, Церковь, военные и землевладельцы. Они верят в силы простого человека и его право на равенство. Чтобы претворить это в жизнь, они должны разрушить все старые институты».

«И чем-то их заменить?» — спросил я.

«Вот именно, — ответил Оскар. — Они намерены заменить их другим строем… таким, который им по вкусу — без королей, священников, фабрикантов и фермеров. Тебе стоит поразмыслить над этим, Франсиско, если ты хочешь стать художником. Большое искусство меняет наш взгляд на вещи. Подумай об импрессионизме. Размытые образы Моне вызывали смех. А кубизм? Считалось, что после того как Брак был ранен в голову и перенес трепанацию черепа, он лишился рассудка. Вспомни о «Девушках из Авиньона» Пикассо — разве их можно назвать женщинами? А что, по-твоему, украшает стены квартиры генерала Ягю? Или генерала Варела?»

«Вам бы все только подшучивать надо мной», — сказал я.

Противник пошел в атаку. Мы осторожно подползли к окну и стали стрелять по людям, высыпавшим из дверей факультета философии и филологии (сами мы были на сельхозфаке). В здании клинической больницы произошел сильный взрыв (позднее мы узнали, что к марокканским стрелкам в лифте заслали бомбу). Мы решили оставить сельхозфак и ретироваться во Французский институт, заваленный трупами солдат польской роты. Когда мы мчались туда зигзагами, Оскар крикнул мне, что генерала Ягю, вероятно, уложат в могилу, завернув в холст с моим героическим произведением. Пули разносили в щепки деревянные двери здания, поэтому мы, резко свернув, нырнули в окно и совершили мягкую посадку прямо на трупы поляков. Потом мы из окон вели ответный огонь, пока атака не захлебнулась.

«Подумай об этом, — сказал Оскар. — Мы здесь находимся на переднем крае, но не просто гражданской войны, а всей культурной Испании и, возможно, даже всей цивилизованной Европы. Что ты намерен рисовать в будущем? Ягю верхом на лошади? Архиепископа Севильи в полном облачении? Или ты хочешь по-новому высвечивать женские формы? Открывать совершенство в линиях ландшафта? Отыскивать истину в мочеприемнике?»

Мы пробрались в заднюю часть здания и оттуда рванули вокруг госпиталя Святой Кристины к клинической больнице — помогать марокканским стрелкам. Разбитый вдребезги лифт мы обнаружили на дне шахты и побежали вверх по лестнице. В одной из лабораторий мы увидели шестерых мертвых солдат без всяких признаков пулевых или осколочных ранений. На полу дымились угли, и сильно пахло жареным мясом. Кругом было полно клеток с разным зверьем, и мы поняли, что марокканцы изжарили кого-то из них и съели. Обозрев эту диковатую картину, Оскар покачал головой. Мы поднялись на крышу и осмотрелись, пытаясь оценить обстановку. Я спросил Оскара, к чему склоняется он сам, а он просто ответил, что у него нет предпочтений. Он — аутсайдер.

«Это твое дело выбирать, — сказал он, — ты молодой. Тебе надо решать. Смотри сам… если захочешь переметнуться, на мой счет не беспокойся, я не буду стрелять тебе в спину, а в рапорте укажу, что ты перешел на сторону противника по творческим соображениям».

Вот то, что я больше всего ненавижу в Оскаре, — он всегда старается заставить меня думать и принимать решения.

25 ноября 1936 года, пригород Мадрида

Мы не пошли на прямой штурм Мадрида. Тот жизненно важный месяц, который мы провели в тиши Толедо, республиканцы использовали, чтобы сплотиться. Мы, конечно, могли переть напролом, но это стоило бы нам слишком дорого. Теперь стратегия изменилась. Мы собираемся окружить Мадрид и взять его измором. Мы — армия, которая ухитряется ловко переходить от самых современных методов (воздушная бомбардировка) к средневековым (осада)…

За минувшие шесть недель обе армии, видимо, более или менее сравнялись. Теперь у левых есть русские танки и самолеты, а в их Интернациональных бригадах сражаются добровольцы со всего мира. В их распоряжении порты на Средиземном море: Барселона, Таррагона, Валенсия. Оскар раньше повторял, что все закончится к Рождеству, теперь он думает, что это затянется на многие годы.

18 февраля 1937 года, недалеко от Васиамадрида

Нас согнали с дороги Мадрид — Валенсия, чего, собственно, мы и ожидали с тех пор, как на нее вступили. Нас с бреющего полета немилосердно обстреляли русские истребители. Мы в безвыходном положении, и нам остается только ждать, как будут развиваться события на Севере. У нас есть время и приличный запас сигарет и кофе. Оскар смастерил шахматы из стреляных гильз, и мы с ним играли — вернее, он учил меня, как надо изящно проигрывать. Мы подолгу беседовали, так что у меня была возможность попрактиковаться в немецком языке, ведь он учит меня еще и этому.

«Почему ты за националистов?» — спрашивает он, переставляя пешку.

«А вы почему?» — вопросом на вопрос отвечаю я, выставляя навстречу его пешке свою.

«Я не испанец, — говорит он, прикрывая пешку конем. — Мне все равно».

«Мне тоже, — говорю я, подкрепляя свою первую пешку другой. — Я африканец».

«Твои родители испанцы».

«Но я родился в Тетуане».

«И это позволяет тебе быть вне политики?»

«Это означает, что у меня нет базы для политических