Твоя последняя ложь - Мэри Кубика

– Иногда лучше убедиться собственными глазами… – рассеянно произносит женщина, и я отстраняюсь, когда она говорит, что очень сожалеет о моей потере, но где-то в глубине души я сомневаюсь, что это и в самом деле так.

Я забираю Мейси из-под дерева, мы уходим; на сей раз Харриет бежит впереди.

Во втором доме никого нет, и хотя после нашего появления внутри вроде слышится какой-то шум, к двери никто не подходит. Дверь гаража открыта, на лужайке валяется детский велосипед. Из окна второго этажа доносятся звуки гитары. Я звоню в дверь, а затем дважды стучу, прислушиваясь и ожидая услышать шаги, спешащие на мой зов. Однако никто не открывает.

Продвигаюсь все дальше и дальше. Участки в этом районе как минимум в акр, а то и в два. Чтобы дойти от одного дома до другого, требуется время. Идем прямо по проезжей части, потому что здесь нет тротуаров. Но это не страшно, поскольку машины тут ездят очень редко. Хозяйка соседнего дома, женщина лет тридцати с небольшим, уже на улице, несет своей гнедой охапку сена – той самой лошади, которой мы любовались издали. Она приветствует меня улыбкой, и я говорю ей, кто я такая.

– Клара, – говорю я, – Клара Солберг. – А затем шепотом добавляю про мужа, который погиб неподалеку.

– Можно мне погладить лошадку? – просит Мейси, выбравшись из коляски и большими шагами устремившись к гнедой лошади, уже протягивая руку.

– Мейси… – говорю я, чтобы остановить ее, но женщина говорит, что все нормально. Моя дочь знает, что лучше не гладить незнакомое животное, сначала не спросив разрешения. Но она все-таки спросила, напоминаю я себе. Мейси просто не стала дожидаться ответа. Это вполне в ее духе – вечно непоседливая, вечно спешит, неспособна успокоиться и подождать. Детям так трудно, когда их просят подождать…

– Леди спокойная. Она любит детей, – говорит женщина, отыскивая морковку для Мейси, чтобы угостить гнедую, в то время как Харриет втискивается мне между ногами, пытаясь спрятаться. Иногда я ловлю себя на том, что пытаюсь разобраться в страхах Харриет, ее боязни громких голосов, грозы, существ крупней ее – силюсь сложить воедино кусочки головоломки ее жизни до того, как Ник нашел ее, забившуюся в самую глубину вольера, едва живую, неспособную даже пошевелить лапами. Она была в ужасе, запертая в одном из этих заведений, именуемых «приютами с высоким уровнем умерщвления»[45] – камере смертников, где кошки и собаки сидят в ожидании своего часа. Это был лишь вопрос времени, когда кто-нибудь вколет ей большую дозу пентобарбитала натрия, если б Ник вовремя не нашел ее. Я осторожно провожу рукой ей по голове – это была собака Ника, а не моя.

Но теперь моя.

И вот теперь, когда Мейси наконец отвлеклась, а ее ручка без особого изящества гладит лошадиную гриву, больше ероша ее, я спрашиваю эту женщину, не видела ли она что-нибудь, не слышала ли что-нибудь, была ли она дома или нет. Что я хочу конкретно спросить, так это не видела ли она черную машину, которая, вероятно, поджидала Ника, чтобы выскочить на него из-за деревьев, или была спрятана на узкой подъездной дорожке, скрытая листвой. Но этого я не говорю.

– Я была дома, – рассказывает мне женщина, – и услышала грохот. Это было просто… – Она замолкает, закрывает глаза, качает головой и говорит мне: – Ужасно. Этот грохот… Хотя я ничего не видела.

С этими словами женщина ведет всех нас на свой задний двор, откуда я отчетливо вижу лишь выкрашенную красной краской стену соседского сарая, который полностью заслоняет обзор.

– Я посмотрела, не поймите меня неправильно, – говорит она. – Я хотела узнать, что произошло. Даже подумывала сесть в машину и объехать вокруг квартала. Мне было любопытно, – смущенно признается эта женщина, добавив: – И, конечно, немного тревожно. Но потом я услышала сирены – «скорые», пожарные, не знаю уж кто еще – и поняла, что буду только мешать. Помощь была уже в пути.

– Большое спасибо, что уделили мне время, – говорю я, после чего подзываю Мейси и мы готовимся уходить. Я прощаюсь; женщина говорит, что сожалеет о моей потере. Все сожалеют. Весьма сожалеют. Но все они еще и чувствуют облегчение оттого, что это случилось со мной, а не с ними.

Похожее происходит еще в трех домах – хозяева были дома, но никто ничего не видел, – а в четвертом доме опять тишина. Свет выключен, гараж закрыт, на крыльце стоит посылка службы доставки, все еще мокрая после вчерашней грозы. «Дженис Хейл» – написано на наклейке с адресом; на коробке – логотип «Заппос»[46]. Некая Дженис Хейл заказала себе новые туфли.

Иду дальше, стучу в дверь следующего дома, но никто не отвечает, и к этому времени я уже слишком далеко от Харви-роуд, так что это в любом случае кажется пустой тратой времени. Собираюсь уже уйти, но не успеваю сделать и трех шагов, как слышу женский голос, кричащий мне: «Эй! Эй!»

Повернувшись обратно, вижу распахнутое окно и лицо, прижатое к стеклопластиковой сетке.

– Чем могу вам помочь? – спрашивает его обладательница, когда Мейси испуганно прижимается к моим ногам. Феликс по-прежнему мирно спит в коляске, греясь на теплом летнем солнышке. Скоро ему потребуется поесть, хотя я подготовилась к этому, набив пакет с подгузниками бутылочками с молочной смесью и дистиллированной водой, как советуют на сайтах для родителей новорожденных.

– Ищете Тэмми? – предполагает она. – Она сейчас на работе.

Я не утруждаю себя вопросом, кто такая Тэмми. В другой руке у моей собеседницы сигарета, кончик которой горит янтарно-красным. Дым выплывает из окна на нас с Мейси, которая тоже кашляет, преувеличенно громко, но все же это настоящий кашель.

– Иди-ка поиграй, – говорю я Мейси, ероша волосы у нее на голове и мягко отталкивая ее прочь. – Когда она будет дома?

– Думаю, где-нибудь завтра, – отвечает мне эта дамочка. – Она в резерве, вы в курсе?

Откуда мне это знать?

– Пару дней назад ей пришлось слетать в Арканзас или куда-то типа того. Может, в Алабаму… Точно не знаю. Я вообще никогда не знаю, где она сейчас – наверху или внизу, на земле или в небе.

А когда я непонимающе смотрю на эту женщину, она говорит мне, насколько Тэмми терпеть это не может, насколько непредсказуема природа ее работы и насколько отвратительны эти уродливые форменные костюмы, двубортные платья и форменные шарфики.

– Настолько терпеть не может, что просто дивишься, как это она еще не попробовала найти себе какое-нибудь другое занятие… – А потом,