Твоя последняя ложь - Мэри Кубика

Клара

Когда мы подъезжаем к парку, в руке у Мейси звонит телефон. Это мой папа. «Дедуся», – говорю я Мейси, которая визжит и хлопает в ладоши от восторга, протягивая мне мобильник. «Дедуся, дедуся, дедуся!» Мейси просто обожает своего дедусю. Для Мейси дедуся даже лучше, чем «Кэнди Крэш».

– Как там у тебя дела? – спрашивает он у меня, когда я отвечаю на звонок, и я вру и говорю ему, что у нас все хорошо.

– Мотаюсь по делам, – говорю я, еще раз соврав, когда направляю машину в сторону парка, разговаривая за рулем по телефону, чего, как я знаю, делать не следует. Словно наяву слышу слова детектива, напоминающие мне, что в Иллинойсе использование хэндс-фри обязательно. Нельзя разговаривать по телефону, держа его в руке, или отправлять сообщения, находясь за рулем движущейся машины. Но мне плевать. Часы на приборной панели показывают около одиннадцати часов – нам скоро нужно быть на месте.

– Рад слышать, что ты выбираешься на люди, – говорит мой отец. – Это полезно для тебя, Кларабель. Не сиди без дела. Это ничем тебе не поможет, если будешь сидеть весь день дома и упиваться своим горем.

Мой отец всегда желает мне только добра, я это знаю. Мои интересы для него всегда на первом месте. И все же эти слова царапают меня, как будто стальная мочалка скребет по моему сердцу. «Я имею полное право упиваться своим горем, если решу так поступить!» – хочется выкрикнуть в ответ. Мой муж мертв. Я могу делать все, что только захочу. Но я этого не говорю. Я вообще ничего не говорю.

– Твоя мать, – говорит он мне, чтобы заполнить тишину, которая следует за его вступительной фразой, – постоянно спрашивает о тебе. Твое имя упоминается гораздо чаще, чем ты можешь подумать.

– Ничуть не сомневаюсь, – отзываюсь я. Похоже, как это всегда и происходит, пока я и на самом деле не появлюсь там, и тогда она не пожелает иметь со мной никакого дела. Даже когда я стою прямо перед ней, в трех футах от ее глаз, мать все равно просит позвать Клару, твердо уверенная, что это не я.

– Было бы здорово, если б ты как-нибудь заглянула проведать ее. Она была бы очень признательна, – говорит отец, и я вздыхаю, напомнив ему, что моя мать никогда не знает, здесь я, там или где-нибудь еще. Когда я в ее присутствии, она не разговаривает со мной – лишь пристально смотрит на меня, как будто я какой-то посторонний человек в комнате, какая-то бесформенная фигура, стоящая у нее на пути.

Впрочем, так было не всегда. Первые проявления деменции были у нее совсем незначительными: мать могла проехать мимо заправочной станции по пути за бензином, порой забывала прийти в те дни, когда мы с ней планировали встретиться за обедом, чашечкой кофе или чая. Иногда она просто забывала об этом, но в других случаях или не могла найти ключи от своей машины, или же, найдя ключи, ездила кругами по городу, не в состоянии вспомнить, куда направляется и как туда попасть. Дважды она звонила моему отцу с какого-нибудь оживленного перекрестка в центре Чикаго, а один раз из тенистого района Гарфилд-парка – в телефоне явственно слышались звуки городской суеты. Раз отправилась, чтобы встретиться со мной и выпить кофе в маленькой хипстерской кофейне в одном из западных пригородов, но по дороге заблудилась, вслепую выскочила на скоростную автостраду и проехала тридцать миль не в ту сторону, подхваченная потоком машин. К тому времени, как мать нашла телефон и позвонила, она уже окончательно не понимала, где находится и как туда попала, так что какому-то прохожему пришлось взять трубку телефона-автомата и объяснить моему отцу, что это за местность, чтобы он мог приехать и вернуть ее домой.

– Постараюсь, – говорю я. Это уже третья ложь из многих, после чего голос моего отца смягчается и он спрашивает, как мы едим, спим и вправду ли всё в порядке.

– Ты уже сказала Мейси? – спрашивает он, и, хотя я подумываю солгать, говорю ему, что нет. Я еще не сказала Мейси про Ника.

– Когда, Кларабель? – спрашивает он, и я отвечаю:

– Скоро.

– Она должна знать.

– Скоро, – повторяю я, после чего спрашиваю, все ли хорошо у них с мамой. Моему отцу совсем ни к чему настолько переживать за меня и за детей, у него и так забот хватает. Хоть я и отправила чек доктору Барросу, чтобы покрыть долг, но все равно беспокоюсь о финансовом состоянии моего отца, а также о его когнитивных способностях. Спрашиваю, хорошо ли он ест, хорошо ли спит, но не хочу сыпать соль на рану и упоминать про тот отклоненный чек.

– Конечно, – отвечает он. – Я в полном порядке, Кларабель. Почему ты спрашиваешь?

– Я волнуюсь за тебя, – говорю я. – Точно так же, как и ты волнуешься за меня.

– Тебе не о чем беспокоиться, – отвечает мне отец. – У нас с твоей мамой всё в полном порядке. Просто береги себя и детей.

После чего рассказывает мне, что они с Иззи повезут мою маму стричься сегодня в час дня. Они подумали, что это морально ее поддержит.

– В последнее время вид у нее какой-то подавленный. Депрессивный. Я собирался сам отвезти ее, – говорит мой отец, – но совершенно не разбираюсь в женских стрижках. А вот Иззи в этом деле спец.

Я немного задета тем, что мой отец не обратился с этим ко мне, хотя все равно отказалась бы, придумав какую-нибудь отговорку, почему не могу присоединиться к ним. Представляю себе модную короткую стрижку Иззи с обесцвечиванием и понимаю, что ее кандидатура по-любому лучше. Смотрю на себя в зеркало заднего вида. Я сегодня даже не причесывалась.

Мы заканчиваем разговор, и я опять отдаю телефон Мейси, но не успевает она и тридцати секунд попользоваться им, как он звонит по новой, и на сей раз, когда я пытаюсь забрать у нее мобильник, она начинает сопротивляться.

– Отдай мне его, Мейси! – требую я. Она так крепко сжимает телефон, что мне приходится потянуться назад и вырвать его у нее из рук. В этот раз я случайно задеваю ее ногтем за руку, и она крепко сжимает ее, крича, что ей больно, – обвиняет меня в том, что я поцарапала ее. Визжит как резаная.

Но эта истерика никак не связана с этой