Твоя последняя ложь - Мэри Кубика

– Я взяла на себя смелость, детектив Кауфман, – говорю я, повторяя его собственные слова, – поговорить с некоторыми людьми, которые живут неподалеку от Харви-роуд. Просто хотела узнать, не видел ли кто-нибудь что-то или не слышал ли что-нибудь во время ДТП.

Детектив протяжно и громко вздыхает.

– И?.. – каким-то обреченным тоном произносит он. Похоже, этот разговор ему уже надоел. Я тянусь к заднему сиденью и похлопываю Мейси по коленке. «Уже скоро», – говорю ей одними губами. Скоро она сможет получить телефон обратно. Скоро я смогу спросить у нее, как там ее рука.

– И в том числе с одной женщиной, – продолжаю я, – которая в это время возвращалась на своей машине из супермаркета. Она оказалась на месте происшествия буквально через несколько секунд после аварии, разминувшись по пути с каким-то черным автомобилем, который беспорядочно метался по дороге. Черным «Шевроле», – говорю я, выбрасывая из головы обвинения в хранении запрещенных средств, которые я подсмотрела в интернете для Мелинды Грей, гадая, не мог ли Ник быть под воздействием каких-нибудь веществ во время аварии. Не хочу закладывать в голову детектива эту мысль.

– Она запомнила номер? – спрашивает он, и я отвечаю, что нет, виня во всем солнце. В тот день солнце светило так ярко, что эта женщина почти ничего не видела.

– Тогда как же она поняла, что это именно «шеви»? – глубокомысленно спрашивает Кауфман.

– Ну это-то она как раз разглядела, – говорю я, понимая, как глупо это звучит. – Эмблему на передней части машины было хорошо видно. Она помнит, что видела золотой галстук-бабочку.

– Как зовут эту женщину? – спрашивает он.

– Бетти Маурер, – отвечаю я, и детектив обещает обязательно поговорить с ней.

– По этой дороге каждый день проезжает достаточно много машин, – говорит он мне. – Это самый короткий путь, отличная альтернатива пробкам на шоссе. То, что эта машина оказалась там примерно во время ДТП, еще не преступление.

Но я не отстаю – спрашиваю, так поговорит ли он с Бетти, и он отвечает, что поговорит. Благодарю детектива за то, что уделил мне время. Кауфман произносит: «Просто это моя работа», и мы заканчиваем разговор.

Возвращая телефон в выжидающе протянутую руку Мейси и спрашивая, как там ее царапина, я теряюсь в догадках, окончательно запутавшись. Ник погиб только потому, что ехал слишком быстро? Я знаю, что он неоднократно превышал скорость. Но есть еще столько всего, что приходится учитывать: от аннулированного полиса по страхованию жизни до предположений того мужика из страховой касательно самоубийства или даже убийства. И есть еще этот судебный запрет, а также тот факт, что какой-то мужчина в шапке и перчатках шарился возле моего дома.

Может, Ник ехал слишком быстро, потому что сам преследовал кого-то, а не наоборот?

Не был ли он преследователем, а не преследуемым?

И тут в голове вновь всплывают слова Мейси про плохого человека, который преследовал их с Ником, и явный страх, наполнявший ее глаза. Это не могло быть просто выдумкой для привлечения внимания. Мейси и в самом деле увидела нечто, что привело ее в ужас.

Смотрю в зеркало заднего вида, как Мейси – беззаботная, словно жаворонок, совсем позабывшая про изъятый у нее телефон – тычет пальчиком в боковое стекло и говорит мне решительно, с неподдельной убежденностью и восторгом – голос у нее звучит нараспев, – повторяя слова: «Слон, мам! Смотри, мам, вон за теми деревьями слон!» – и да поможет мне бог, я тоже туда смотрю, хотя, конечно, никакого слона за этими деревьями нет и быть не может. Слон, который бродит по американской глубинке? Полный абсурд.

– Глупая ты девчонка, – серьезно говорю я, глядя, как солнечный свет отражается от белков ее глаз. – И что же этот слон тут делает?

И когда она щебечет: «Просто гуляет, мамочка!» – меня вдруг охватывает беспокойство.

Мейси сказала Нику, что за ними гонится какая-то машина? Может, она просто это выдумала и из-за этого он поехал быстрее – погнал как сумасшедший, готовый на что угодно, лишь бы оторваться от этой несуществующей машины?

Впервые я спрашиваю об этом Мейси. Спрашиваю ее о машине – осторожно, тщательно подбирая слова, стараясь не сказать что-нибудь не то.

– Мейси, зайка, – говорю я, и голос у меня так и мурлычет, когда я обращаюсь к ней, – ты видела черную машину точно так же, как только что видела того слона среди деревьев? Машину, которая ехала за вами с папой?

Но при упоминании о черной машине она резко замолкает. Отворачивается от меня и смотрит в окно, и с ее лица исчезает всякое подобие улыбки.

Нет, говорю я себе. Нет. Конечно же нет. Ник гораздо более здравомыслящий человек для чего-то подобного. Он никогда не поддался бы капризу ребенка.

Но потом я вижу их вместе в продуктовом магазине: Мейси сидит в магазинной тележке и умоляет: «Быстрей, папочка, быстрей!», и я вижу, как Ник, словно смазанная салом молния, носится взад и вперед по проходам, не заботясь о том, что подумают другие покупатели, потому что все, что его волнует, – это его маленькая девочка в магазинной тележке – счастливая, улыбающаяся, смеющаяся.

Такое уже случалось. Такое уже много раз случалось.

И вот с заднего сиденья опять доносится певучий голосок Мейси, когда она замечает впереди игровую площадку, к которой мы направляемся: горки, качели, «обезьянники» – всего лишь пятнышки на горизонте.

– Быстрей, мамочка, быстрей! – визжит она. Теперь ей не терпится провести день в «бегемотовом парке», в то время как моя нога непроизвольно придавливает педаль газа, и машина незаметно, мало-помалу набирает скорость.

Ник

Раньше

По дороге домой в тот вечер у меня было твердое намерение рассказать Кларе о Кэт. Тверже некуда. Это одно из главных правил счастливого брака: никаких секретов, и эта деталь – появление у меня на работе моей бывшей пассии – кажется слишком важной, слишком содержательной, чтобы о ней умолчать. Это не то же самое, что неминуемый судебный процесс по делу о врачебной халатности или плачевное состояние наших финансов. Это нечто совсем другое. Если б Клара узнала об этом откуда-то еще, ей было бы больно, и эта совершенно невинная встреча с подругой детства превратилась бы в нечто большее, во что-то отвратительное и некрасивое, во что-то непростительное. И поэтому я твердо намереваюсь рассказать ей об этом.

Но когда я вхожу в дом,