Узник концлагеря Дахау - Александр Бабин

не было, наверно, птицы семена принесли, рассуждал он, идя дорогой, по которой уходил на войну. А вот и та березка, на ее ветках завязаны два узелка – отца и его. Подошел к березке, потрогал узелки и вслух с любовью сказал:

– Надо же, сохранились, видно, и правду старики говорят: узелок развяжется, жди беды. А тут оба целы, стало быть, отец вернулся с войны живым. Спасибо тебе, березка, буду к тебе заходить, смотреть, как ты растешь. Не за горами сын в армию пойдет, – помолчав, – конечно, у меня сын. Ты уж меня не обессудь, придется тебя снова потревожить. Традиции предков надо чтить. – И по пояс поклонился березке.

Спускаясь с горы, заметил навстречу шла женщина с корзиной в руке.

– Вот и первая землячка идет, интересно, узнает она его, а я ее, – вслух подумал Иван.

Поравнялись, у нее из рук выпала корзина. Землячка, не спуская с Ивана глаз, сначала три раза перекрестила себя, потом Ивана. Шепча молитву, делая акцент на выражение: «Господи, спаси и сохрани».

Иван, видя ее замешательство, первым поздоровался:

– Тетка Матрена, здравствуй! Ты что меня не узнаешь, это же я, Иван! Напугал, извини ради Христа! По ягоды пошла, много нынче ягод-то, а грибы обабки, грузди есть?! Вижу, дождь землю пролил весело, вон как трава дружно цветет, – сглаживая напряженную обстановку, ведь перед ней стоит зэк во всей красе, любой человек напугается. Матрена явно увидела в нем этот образ. Ведь того довоенного Ивана уже нет, от него остались лишь кожа да кости.

Матрена, ничего не ответив, забыв взять корзину, побежала в сторону деревни.

Иван улицами не пошел, пройдя берегом реки, вышел к своему двору, посмотрел на дом деда Самойла, подумал: интересно, сосед живой. Наверно, весь в работе, а так бы сидел на лавочке, табаком дымил.

Вошел в свой двор, с крыльца спускалась мать с ведром в руке, увидев сына, выронила его. Ведро по ступенькам скатилось на землю. Иван подбежал к матери и ее обнял, целуя, говоря ласковые слова:

– Мама, мама, милая мама, я вернулся! Мама, я живой! – говорил и понимал, не так представлял встречу с матерью, решив держать себя в руках. Что же я, не мужик, зачем мать расстраивать, – эти слова крутились в голове, но не мог ничего с собой поделать. На порядке послышался приближающийся звук тачанки, вскоре она остановилась у двора.

– Тэр ты, окаянный, – Иван узнал голос отца.

В створе ворот появился отец, в руках костыли. Он почти на них побежал, одна нога не разгибалась, упирался ей как костылем.

– Отец, – радостно прокричал Иван, и они крепко обнялись. Мать присоединилась к ним в объятие.

– Мы ж тебя, сынок похоронили, – шептала в слезах мать, проглатывая слова. – Надо до Татьяны добежать, она с работы уже пришла, сын у тебя родился, Семеном назвали. Родители у нее померли, с братьями живет, и бабушка Прасковея померла, – пытаясь рассказать все, что произошло за эти годы, но разве все расскажешь.

– Матрену в конторе отпаивают, напугал ты ее, – радовался отец встрече с сыном.

– Я добегу до жены, – Иван разжал руки на плечах отца.

Выбежал со двора, решил сократить путь, идти через речку мостком, так ближе до дома тестя. На пути встретились мужики, они на телеге везли сено. Иван поприветствовал их рукой…

Поднявшись на крыльцо, пройдя сенцами, вошел в избу, встал у порога, с печи раздался голос ребенка:

– Мама, мама, к нам страшный дядька зашел, я его боюсь.

Иван, посмотрел на ребенка, так это его сын Семен кричит, копия он в детстве, как две капли воды. Надо же своим видом напугал пацана, – хотел его успокоить, но слова застряли комом в горле. На крик Семена из горницы выскочила жена, взглянув на мужа, прислонилась плечом к косяку и закрыла глаза. Иван, видя, что она вот-вот упадет в обморок, подхватил ее на руки, сели на лавку, сын заплакал. Татьяна, придя в чувства, стала целовать мужа. Иван, обняв ее, на ухо шептал:

– Живой я, живой, ромашка ты моя, – глотая со слезами слова.

В избу зашли братья Татьяны, младший Афоня и старший Иван, встали у порога.

– Да вы прям мужики! – поприветствовал их Иван такими словами.

– Здравствуй, дядя Ваня, – ответил настороженно за двоих Афоня. Иван понял, смущает его одежда, одет не в солдатскую форму, потом объяснит свой внешний вид, сейчас не до того. Главное, жену успокоить, сына вон как напугал, что родного отца дядькой назвал. Предполагал, встреча с родными предстоит не легкая, но такого развития событий даже в мыслях не было.

Тут же в избу зашли родители Ивана, видно, на лошади приехали следом за ним. У матери в руках котомка, она ласково сказала:

– Внучок, слезай с печи, я тебе с утра пирожков морковных испекла, и вы, ребятишки, поешьте, – предложила Татьяниным братьям.

– Бабушка, к нам чужой дядька пришел, мамку обнимает, чего ему от нас надо, пусть идет к себе домой? – насупился Семен.

Татьяна за свекровь ответила:

– Сема, это же твой отец. Ты спрашивал, когда папка всех фашистов на войне побьет, вот он и вернулся. Иди к нам.

– Мой папка придет в пилотке и с красной звездой на груди, а у дяди на голове фуражка, – не понимая, что это его отец.

Татьяна решила обмануть сына, ведь Иван, молчал:

– Звезду и пилотку у отца забрал главный командир, отнес своим ребятишкам. Поиграют ими и тебе почтой их вышлют.

Иван был готов сквозь землю провалиться, в голове одна мысль сменялась другой. Надо было ему в концлагере Дахау броситься на колючку или лейтенанту Скворцову по морде съездить, уморил бы в карцере голодом и за забором похоронил. Мог и фашист застрелить, когда бежал с окопов. Остап вовремя поднял его раненого с земли. Если было бы возможно, бог или еще кто там есть на белом свете, предложили бы снова пройти путь пленного солдата, но в конце пути выдали бы пилотку с орденом Красной Звезды, согласился бы, не раздумывая. Мог ли он представить, что родной сын пусть еще ничего не понимает в жизни, встретит его с обидой. Он ведь ждал отца-героя. В мечтах рисовал картину, как броситься к нему на шею, будет трогать ручонками орден. Наденет пилотку, маршируя по порядку солдатом на зависть ребятишкам. А его детскую мечту разрушил родной отец, сидит на лавке в клетчатой рубашке, пиджак не с его плеча, на ногах вместо солдатских хромовых сапог поношенные лагерные кирзовые ботинки.

– Что же мы солдата с дороги не