Смерть предпочитает блондинок - Вероника Рыбакова

Жанна радовалась, когда Люба приходила к ней прибраться.

Ей казалось, что санитарка Люба похожа на камень оникс — полудрагоценный поделочный минерал. Оникс тяжел и гладок после обработки, точно морской окатыш, а цвет у этого камня нежный, спокойный, с молочными прожилками.

Вторую санитарку звали Зиной. Зина выглядела как настоящая гренадерша — рослая и фигуристая, она работала чуть ли не на три ставки. Зина была краснощекой и белокожей, глаза у нее были карими, кругленькими, небольшими, нос тоже кругленький, а из-под белой косынки выбивался кудрявый чубчик.

В руках у нее все горело. Тяжелый воздух Склифа был не в состоянии выбить из нее сноровку и силу калужской крестьянки.

Зина, по мнению Жанны, походила на здоровущий искусственный рубин — из тех, что раньше любили вставлять в большие золотые перстни. Жанна помнила такой камень в кольце своей мамы — яркий, малиновый, точно фруктовый леденец, в детстве ей все время хотелось его съесть.

Медсестра Вера Николаевна, с голубыми глазами и мелкими, ровными чертами лица, всегда причесанная волосок к волоску, в шуршащем белом халате, походила на светлый топаз — небольшой, не очень яркий, но хорошей огранки.

Другая медсестра, молоденькая и веселая Тонечка, подвижная светлая шатенка с темно-карими глазами, напоминала Жанне яркий полудрагоценный камушек цитрин — золотистый, прозрачный.

Мама Жанны Татьяна Петровна рождала в ней то же чувство, что и светлый, с пузырьками и застывшей мушкой, теплый кусочек янтаря, в котором всегда живет солнце.

Кроме этих людей, Жанну часто навещал доктор Кузиков.

Доктор Кузиков был энергичным мужчиной, одного с ней роста, то есть среднего или даже немножко ниже, с большими серыми глазами. Молодой — ему едва перевалило за тридцать, он работал как лошадь, не пил, не курил, поддерживал себя в рабочем состоянии.

Этот доктор имел привычку оставлять всю свою усталость за порогом палаты, в которую входил. Он не имел права ошибаться, быть невнимательным или небрежным, не мог на что-то махнуть рукой или оставить все как есть. И еще он прямо-таки излучал ответственность за своих пациентов — людей, чья жизнь в данный момент находилась в его руках.

Видимо, от всего этого на висках доктора Кузикова рано появилась еле заметная в его светлой шевелюре седина — всего несколько ниток, но Жанна все равно их видела. Она видела и морщинки в углах его глаз, и две складки на его лбу, которые появятся у него лет через пять. И маленькое кладбище в его душе — те, кого не получилось спасти.

Он умел защищаться. Но все равно.

Доктор Кузиков, который улыбался ей раньше немного настороженно, просто улыбался, и все, теперь перестал за нее бояться и стал улыбаться ее шуткам иначе, по-новому — весело, как мальчишка, приоткрывая рот. Жанне удалось пару раз его рассмешить. Она гордилась этим.

Доктор Кузиков был похож только на одно известное ей творение природы в области геммологии, то бишь науки о камнях, — на бриллиант первой воды, вот на что он походил. На такой чистый, яркий бриллиант хорошей формы, что, пожалуй, человек незнающий мог бы принять его за стекляшку.

Откуда в этом чумном бараке, в этом воздухе, остром от последних вдохов, агонии и прерывистых хрипов умирания, мог взяться бриллиант? Здесь старый линолеум в коридорах, облупленный кафель в пахнущих хлоркой санузлах.

Бриллианты сияют во дворцах, они дарят свой свет окружающим посреди заросших олеандрами вилл, там, где роза ветров всегда благоприятна и все улицы ведут к морю.

Бриллианты сверкают в роскошных галереях, в гулкой прохладе мраморных коридоров, в тишине академий, в залах сенатов.

И все-таки доктор Кузиков был самым настоящим, ярким и чистым бриллиантом. Ни пузырька, ни песчиночки, ни точки, ни единой трещинки. У Жанны были время и возможность присмотреться.

Только сияющая, ярко-белая, острая как сталь ненависть к боли и вражда со страданием, борьба со смертью — за жизнь.

Иногда яркий свет сострадания доктора был подернут пленкой тоски или усталости. Но внутри самого доктора Кузикова от этого ничего не менялось. Когда он уставал, ехал домой и спал, если плохо себя чувствовал — занимался спортом, гоняя себя до седьмого пота.

Жанна не заметила, как все это случилось, только отчетливо поняла — она в него влюбилась.

— Если вы меня слышите, закройте и откройте глаза.

Она закрыла и открыла глаза, услышала и увидела.

«Пусть все так и будет, всегда», — решила Жанна. Ей хотелось спрятать это чувство от всех подальше, как ребенок прячет свою драгоценность в тайном месте: бусинку или цветной камушек. «И никто на свете пусть не знает, что ты есть у меня и всегда теперь будешь».

Она считала эту влюбленность причудой — пациентки часто влюбляются в своих докторов. Но так его любила, что даже во сне, с закрытыми глазами чувствовала его приближение к ее палате — приближение яркого и острого света, который ненавидит смерть и страдание.

Жанне хотелось сделать для доктора Кузикова что-нибудь хорошее из своей любви — соткать бы из нее волшебный шелковый кокон, который окутал бы его и хранил от всех бед! Ей хотелось поскорее выздороветь и выписаться из больницы, и в то же самое время совсем не хотелось с ним расставаться.

Ее любовь к доктору Кузикову была похожей на жажду справедливости, на цветение черемухи в холодные дни весны. И в этой любви была тоска по несбыточному счастью, почти лишенная надежды, и в то же время острое желание стать достойной этого счастья. Она едва выжила и сразу же влюбилась — с обритой и зашитой головой, в повязке, не способная встать.

И все же это была любовь.

Последние сомнения в отношении к доктору Кузикову оставили ее после посещения Кошкина.

Кошкин принес ей тюльпаны и мандарины. Он решил навещать ее, пока она не поправится, а после выписки с ней расстаться. Иначе эти отношения выходили за рамки — правда, чего, он сам не понимал. Он не был готов сострадать, ему была нужна подруга для радости, а не для страдания.

Новая подруга для радости и удовольствий в его жизни уже нарисовалась — коллега из популярного издания, которая развелась недавно с мужем-банкиром, девушка без вредных привычек и всего прочего, что так осложняет любые отношения.

Жанна выслушала дежурные похвалы своему внешнему виду, пожелания скорейшего выздоровления и заботливые советы, помолчала, отвернувшись к стене, и спросила:

— Коля, можно тебя попросить об одной вещи? Пожалуйста, не нужно больше ко мне приезжать. Если ты и впрямь желаешь мне поскорее поправиться, не приходи больше.

— В каком смысле? — не понял Кошкин.

— В прямом, — ответила Жанна. — Не приходи. И все. Считай, что мы уже обо всем поговорили и договорились. Пожалуйста.

— Ну как знаешь, — отозвался Кошкин, — выздоравливай. — «Надо же, уже сообщили», — подумал он про себя. — Если тебе нужна моя помощь, я к твоим услугам, всегда.