Ангельский концерт - Андрей Климов

То, о чем он говорил, ужаснуло меня, но при этом отец Нины ни на йоту не отступал от своих убеждений, оставаясь всецело преданным лютеранству. Когда я спросил: что дает ему эта вера, он молодо улыбнулся, накинул на плечи овчинную безрукавку, с которой в последнее время почти не расставался, и произнес: «Credo ut intelligam, дорогой мой! Еще в одиннадцатом веке это сказал Ансельм, архиепископ Кентерберийский. Верую, чтобы лучше понимать»…

Но за что убили Дитмара Везеля?

Постепенно меня сковало сонливое оцепенение. Я не чувствовал холода, только страшную усталость. Голова гудела, как потревоженный пчелиный рой. Этот день без остатка забрал все мои силы, и, кажется, я даже задремал, но тут же вздрогнул и очнулся.

В нише, где раньше я заметил заложенную кирпичом дверь, разливался тусклый серо-зеленый свет. По временам он усиливался и снова ослабевал до едва различимого. Я прислушался — и мне пришло в голову, что перегородка каким-то образом исчезла, а дверь, находящаяся за ней, приоткрылась, иначе откуда бы тут взяться свету. Спустя несколько мгновений до меня донесся смутный гул, похожий на звук работающей за стеной холодильной установки, и я растерянно поднялся с ящика и застыл.

Я слышал звук собственного учащенного дыхания, хруст суставов, но продолжал слышать и этот гул, которому в мертвой промозглой коробке дома неоткуда было взяться. Что-то заставило меня сделать шаг, затем еще один — теперь я мог заглянуть в нишу. Я и в самом деле надеялся, что там окажется дверь, которая ведет в какое-то, возможно, обитаемое помещение. Там кто-то есть — другого объяснения быть не могло.

Стена, однако, оставалась на своем месте. Зато в глубине ниши в полу зияло отверстие неправильной формы. Оттуда и вырывался свет. Выглядело это так, будто участок земляного пола размером в четверть газетной полосы куда-то провалился, и я снова остановился, зачарованно глядя, как дыра в полу то наливается серо-зеленым свечением, то гаснет. В конце концов я заставил себя подойти еще ближе.

Отсюда я не мог заглянуть в отверстие, поэтому мне пришлось опуститься на колени и немного проползти вперед. Я уже чувствовал ток теплого воздуха, вырывающийся оттуда, и странный сладковатый запах, похожий на тот, что стоит в мясных рядах на рынке, — когда из дыры вдруг выглянула острая крысиная морда, смерила меня взглядом и моментально скрылась.

Я отпрянул, однако гул усилился, и меня снова неудержимо потянуло туда. На этот раз я без помех добрался до края отверстия и заглянул вниз. Лучше бы я этого не делал. Так я сейчас думаю, но тогда жгучее любопытство, смешанное с болезненным возбуждением, подталкивал меня вперед, как слепца к краю обрыва.

И вот что мне открылось. Прямо подо мной, как бы этажом ниже, находилось сравнительно небольшое, цилиндрической формы помещение, залитое неровным светом, источник которого я не мог видеть. До цементного пола внизу было не больше трех метров, а в нижней части стен помещения по окружности располагалось десятка полтора одинаковых аккуратных отверстий, похожих на трубы — каждая диаметром сантиметров пятнадцать. Внутри было сухо и тепло, даже жарко, а в центре пола возвышалось нечто похожее на агрегат, который мне довелось видеть, когда мы с Володей Коштенко и еще одним однокурсником устроились в летнее время подсобниками в цех полуфабрикатов. Оттуда и шел гул. Агрегат работал, но почему-то меня это не удивило. В его воронкообразном жерле неторопливо вращался тускло поблескивающий сталью шнек, а кожух был покрыт свежей краской — багровым суриком.

Но главное здесь было — крысы. Они буквально кишели на полу и вокруг гудящей машины, но это было не хаотическое движение, в нем ощущался известный порядок, хотя назвать его осмысленным я бы затруднился. Крысы появлялись из одних отверстий, совершали сложный маневр в потоке других, а затем целеустремленно исчезали в других трубах. Их было так много, что порой возникали пробки, весь пол превращался в колышущийся ковер, и многим приходилось пробиваться к своим трубам по спинам сородичей. Иногда они взбирались по неровностям стен на значительную высоту. При этом не было никакой суеты, визга и драк. Все происходило в полном безмолвии, если не считать звука работающей машины. Да и сами крысы показались мне не совсем обычными. Такого же размера, как серые, которых везде полно, они имели отливающие синим хвосты, покрытые крупной роговой чешуей, а вдоль хребта у них тянулась полоса ржавой шерсти, которую при другом освещении можно было бы назвать грязно-оранжевой.

Безостановочное движение внизу загипнотизировало меня. Откуда и куда они шли? Зачем?

Эти вопросы вылетели у меня из головы, как только я заметил, что одна из крыс покрупнее вдруг завертелась на месте и начала карабкаться на кожух агрегата. Дважды она срывалась и падала, но в конце концов оказалась на нем. За ней последовала другая, за этой — еще несколько, не меньше десятка. Тем временем первая тварь перевела дух и начала приближаться к раструбу машины. Встав на задние лапы, крыса забралась на его край и застыла, при этом хвост у нее встал торчком наподобие дирижерской палочки. Секунду побалансировав, она скользнула на брюхе вниз — так дети скатываются с обледеневшей горки. Шнек подхватил ее, потащил вперед, сминая, — и вдруг пухлое тельце крысы лопнуло, как переспелая слива, и исчезло. На отполированном металле раструба вспыхнула алая сыпь брызг.

Меня замутило, но я не мог отвести глаз, потому что за первой крысой последовали другие. Они безмолвно и упорно пробивались наверх и по нескольку штук сразу ныряли в раструб. Машина справлялась, но теперь к ее равномерному гудению стали примешиваться хлюпанье и едва различимый хруст. Из хобота в передней части этой гигантской мясорубки показались первые комья буро-кровавого фарша; отрываясь, они с мокрыми шлепками падали на цементный пол, и те крысы, которые не участвовали в этом жертвоприношении и продолжали сосредоточенное движение, расступились, словно кто-то очертил вокруг горки все прибывающей отвратительной массы магический пентакль.

От напряжения у меня все плыло перед глазами; в какое-то мгновение мне даже показалось, что жуткая груда крысиного фарша все еще продолжает шевелиться. Поэтому я крепко зажмурился, а когда снова открыл глаза, то почувствовал ледяной холод в позвоночнике. Я не ошибся — рубчатая полужидкая масса, похожая на слипшиеся макароны цвета гангренозной язвы, и в самом деле двигалась как живое существо. Но хуже всего было то, что в ее буграх и комьях, похожих на подвижные опухоли, я начал угадывать очертания все тех же молчаливых крыс, и от этого в горле у меня встал удушливый ком, а рот наполнился горечью. Я всей кожей чувствовал надвигающуюся опасность.

Не дожидаясь, пока закончится обратная трансформация перемолотого мяса и костей в исходный материал, я вскочил, сильно ушибся об угол ниши и, вытянув вперед руки, слепо бросился к выходу. Рванул дверь, споткнулся на куче мусора, потерял равновесие, но все равно продолжал бежать не разбирая дороги, пока не очутился посреди пустого двора.

Только тогда я заставил себя замедлить шаг и оглянуться. Смоляная глотка распахнутой подвальной двери целилась прямо в меня. В безветрии падал крупными хлопьями снег, его уже набралось по щиколотку. В корпусе, где жил Коштенко, горело одно-два окна, не больше. Сердце прыгало, как китайский ватный шарик на резинке…