Вендиго - Эстель Фэй

Накануне это показалось Жюстиньену хорошей идеей – выпить и сыграть в карты на последние монеты, которые все еще отягощали его кошелек. Надежда на спасение полностью угасла. Уже сложившаяся репутация не позволяла ему мечтать о каких-то новых похождениях, связанных с торговлей или контрабандой. Никто так и не захотел нанять его в качестве воспитателя, даже до того, как его одежда оказалась полностью изношена. Не обладая ни каким-либо опытом в мореплавании, ни крепким телосложением, он не мог рассчитывать даже на случайные заработки. К двадцати девяти годам он слишком истаскался, чтобы продать свои прелести какой-нибудь богатой вдове. Лучше уж тогда провести последнюю ночь разврата в тепле джина, в музыке и свете, а потом… Жюстиньен всегда умел не зацикливаться на «потом».

Однако, если бы он задумался о своем будущем, то вряд ли мог бы предположить, что проснется после всего в постели в чистой комнате, причем гораздо чище всех тех, где он спал задолго… задолго до отъезда из Парижа. Комната была узкой, но светлой, с побеленными стенами. Жюстиньен был раздет, умыт, ему было почти жарко под простыней и двумя одеялами. Если бы не неприятный привкус во рту, мигрень, пульсирующая в черепе, и множество ушибов и синяков, покрывавших тело, он бы решил, что это сон. Голова нестерпимо болела, Жюстиньен сел и стал ждать, пока мир вокруг него перестанет раскачиваться. Он почувствовал озноб, натянул одеяло на плечи. Дверь скрипнула, открываясь. Де Салер непроизвольно натянул шерстяную ткань, чтобы не смутить невозмутимую матрону, которая принесла одежду и миску с бульоном. Она молча оценивала его. Несмотря на головную боль, он позволил ей это сделать. Свой осмотр она заключила коротко:

– Ах, вы живы.

Затем поставила бульон на низкий столик под удивленным взглядом своего пациента.

– Когда будете готовы, – добавила она надменным тоном, – отправляйтесь в кабинет хозяина. Большая дверь в конце коридора. Он ждет вас.

Жюстиньен наконец обрел дар речи.

– А что?.. – начал он хриплым голосом.

Но женщина уже покинула комнату, оставив его наедине с неопределенностью. Но по крайней мере с едой.

Жюстиньену удалось проглотить жидкость. В животе у него урчало, но бывало и хуже. После нескольких попыток он наконец поднялся с кровати, чтобы воспользоваться ночным горшком. В горле как будто застрял комок пакли, а другой комок, казалось, занял место мозга и царапал кость внутри черепа. С каждым днем пьянства его состояние становилось всё хуже. Молодой человек встряхнул головой. «Нужно одеться», – напомнил он себе. Сделать это нужно было немедленно. Одежда, оставленная ему, оказалась почти новой, добротной, без каких-либо изысков. Он сумел просунуть одну руку за другой в рукава рубашки. Жюстиньен задумался, где находится, не слишком, впрочем, придавая этому значения. Зачем кто-то взял на себя труд доставить его сюда? Сюда, а не к позорному столбу, не в долговую яму, не в трюм и в кандалы. Он попытался мысленно составить список своих последних друзей и не нашел ни одного имени, чтобы туда вписать. Он сдался. Стены комнаты были слишком белыми, и свет резал глаза.

«Неужели я очутился у англичан? Уже?» – думал Жюстиньен, плетясь по коридору. Матрона, во всяком случае, говорила по-французски. Но стоило ли думать, что это сыграет в его пользу? Он мало рассчитывал на солидарность своих соотечественников, если, конечно, акадийцы еще считают себя французами. Это случалось всё реже и реже. Жюстиньен не винил их. Париж бросил своих переселенцев, и ради чего? Ради неких абсурдных претензий на испанскую корону? Коридор был пуст и довольно чист, хотя в щели пола забилась грязь, вероятно, принесенная из порта или из каких-то более дальних мест, с болот.

До состояния бодрости Жюстиньену было еще далеко. К счастью, коридор был пуст, и он мог прислониться к стенам, не потеряв последних крох своего достоинства. Если от него еще что-то осталось. Стены были украшены гравюрами, офорты изображали порт, леса, росомаху с открытой пастью… На мгновение последний образ мелькнул перед глазами Жюстиньена. Челюсть хищника словно бросилась ему в лицо. Он отпрянул, моргнул. Зверь снова занял свое место на картине. Де Салер взъерошил свою спутанную шевелюру, втайне высмеивая собственный приступ нервозности. Он постучал в дверь в конце коридора, простую и массивную. С другой стороны хриплый и глубокий голос приказал ему войти.

Так Жюстиньен оказался лицом к лицу со своим благодетелем. В светлой комнате – еще одной, больше той, где он проснулся. За неказистым столом сидел представительный мужчина. Его смуглое, обветренное лицо с глубокими морщинами, квадратная челюсть и орлиный нос… Всё в нем было задумано так, чтобы сделать его облик властным и в то же время таким непохожим на тех знатных и могущественных людей, с которыми Жюстиньен сталкивался в Париже, при дворе. На его широких плечах блестела доха из меха выдры. Когда Жюстиньен вошел, тяжелый взгляд хозяина успел еще больше помрачнеть.

– Жюстиньен де Салер?

Молодой дворянин сглотнул и тут же упрекнул себя. На него нелегко было произвести впечатление. Это, несомненно, еще один результат ночных злоупотреблений. Он вытер потные руки о бедра, пытаясь извлечь из глубин памяти имя собеседника. Клод Жандрон. Известен в Порт-Ройале как Белый Волк, особенно среди тех, кто имел прямое или косвенное отношение к торговле пушниной. Впрочем, торговля пушниной была не единственным источником его дохода и тем более не единственной сферой его влияния. Предки Жандрона принадлежали к числу первых поселенцев в Новом Свете, а одна из его бабушек была алгонкинкой[12]. Сам же он в молодости числился лесным бегуном[13] в Компании Гудзонова залива[14]. И пока дворяне Франции носили воротники и медальоны, на шее Жандрона красовался длинный шрам – утолщение израненной плоти. Об этом украшении ходило много слухов. Кто-то утверждал, что виноват медведь гризли или росомаха, подобная той, что висела на стене коридора. Другие ставили на клинок английского солдата, охотника-конкурента или даже туземца. Жандрон не опровергал и не подтверждал ни одной истории. И не пытался скрывать эту отметину.

– Жюстиньен де Салер? – повторил бывший лесной бегун, заставив молодого человека вздрогнуть.

– Да. Да, это я, конечно.

– Тем лучше, – сказал Жандрон с едва скрываемым презрением. – По крайней мере, моих сотрудников не будут подозревать в пьянстве.

Жюстиньен на миг застыл, ошеломленный. Красноречие, которым он обычно гордился, будто запуталось в узелках пакли, заменившей ему мозг. Жандрон, очевидно, и не ждал от него проявлений ораторского мастерства, поскольку не стал задавать ему никаких вопросов.