Голуби в траве. Теплица. Смерть в Риме - Вольфганг Кеппен

Все эти годы писатель испытывал неимоверные материальные трудности. Дошло до того, что он чуть не убежал из больницы, где от него потребовали заранее оплатить назначенное лечение. Ему пришлось съехать с квартиры и перебраться в старый дом, на шестой этаж без лифта. И лишь получение нескольких литературных премий и стипендий помогло Кёппену снова обрести финансовую независимость.

В 1972 году в издательстве «Зуркамп» вышла в свет небольшая книжечка рассказов и эссе Кёппена «Романское кафе». Произведения эти были написаны в разные годы начиная с 1936. Среди них наиболее значительным мне представляется рассказ–воспоминание «В моем городе я был одинок».

«Мой город» — это Берлин, Берлин первых лет после мировой войны, еще той, теперь такой далекой. «Я был Раскольниковым. Я был одним из бесов. Одним из подполья. Одним из мертвого дома. Я стоял под виселицей. И снова прибыл фельдъегерь. Помилован. Петля ослабла». Одна картина нанизывается на другую, некоторые повторяются. Читателю часто кажется, что он смотрит документальный фильм. Сказывается многолетняя работа Кёппена над киносценариями, особенно документальными. Идут годы. Университетские лекции, библиотеки, книги, «жадно и одержимо поглощаемые мною». А потом — «я ничего не делал. Никого не обижал. Это было подозрительно. Это было дурно».

Так, год за годом, месяц за месяцем, театры, редакции, киностудии но и полиция, слежка, опасность, которая становилась все неотвратимее. И опять еще более давние воспоминания, гимназия, учителя, одноклассники. И кухонные баки в камбузе ледокола. «Я видел большое серое море. Бесконечную надгробную плиту, как из свинца. Я видел морские сражения, тонущие корабли, бомбежки. Я видел великие катастрофы, которые должны были возникнуть». Этими пророческими словами заканчивается рассказ.

Затем несколько лет молчания, если не считать небольших заметок и рецензий в газетах и журналах. И вот в конце 1976 года появилась новая повесть Кёппена «Юность», которую поначалу кое–кто из западногерманских критиков принял за давно обещанный роман.

Хотя в повести явственно прослеживаются некоторые автобиографические детали, например работа билетером в заштатной киношке, увлечение левым театром (в частности, Таировым), попытки обновить репертуар с помощью экспрессионистских пьес Кайзера и Толлера, однако Кёппен не был бы тем Кёппеном, какого мы знаем, если бы написал эту повесть только о себе. «Я хочу, — говорил он, — рассказать нашу историю, мою историю, твою историю».

Райская жизнь первых страниц повести — это вместе с тем потерянный рай обедневших наследников родовитых владельцев померанского поместья. Прусская гимназия, прусская муштра, но классный наставник «господин Крюгер не загнал меня в свое стадо, не выжег у меня на теле тавро полезности, не вовлек ни в Союз Бисмарка, ни в Союз подводников, не внушил мне ни одного из своих твердых убеждений».

О происходящих событиях в повести рассказывается то от лица самого автора, то будто бы от стороннего наблюдателя. События личного плана и социального настолько тесно связаны, что порой их невозможно разъять. Думается, это не случайно. Ведь и в прежних своих произведениях писатель стремился показать, как в реальной действительности переплетается субъективное и объективное, индивидуальное и общественно значимое.

Мы уже говорили, что особенность таланта Кёппена состоит в умении подметить в обычной жизненной ситуации социальную несправедливость, чреватую нередко роковыми последствиями. В те далекие годы, изображенные в «Юности», писатель распознал силы, которые привели потом Германию к нацизму и войне, он показал, как буржуазная демократия, противопоставившая себя народу, перерождалась в тоталитарный режим.

Художественные особенности повести, ее стиль в основном остаются в русле стилевых и художественных приемов, проявившихся в его послевоенных романах. Правда, в повести «автор сознательно отошел от общепринятой пунктуации». Впрочем, едва ли это можно назвать новаторством. Слитность перечислений, не разделенных запятыми, многочисленные двоеточия применяли в своих романах и Арно Шмидт, и Уве Йонсон, и другие западногерманские писатели. Очевидно, таковы были тогда языковые тенденции в ФРГ, с которыми не мог не считаться Кёппен.

Обращает на себя внимание, что многие страницы «Юности» почти дословно повторяют тексты из рассказа «В моем городе я был одинок». Так что есть основание считать тот рассказ своего рода предварительным наброском повести. Ну что ж, это дело автора. В истории литератур можно найти немало примеров, когда писатели, задумав какое–то крупное произведение, предварительно публиковали разные его варианты, выясняя реакцию читателей и критики.

Главное, что Кёппен — большой и неоспоримый мастер современного немецкого языка. В одном из интервью, отвечая на вопрос, как он работает над своими произведениями, писатель сказал: «Конечно же, я не могу надиктовать роман. Первый набросок я печатаю одним пальцем на пишущей машинке, всё без заглавных букв. Эту первую страницу я редактирую, потом сам перепечатываю еще раз, теперь уже с заглавными буквами, потом я даю три- четыре раза в перепечатку, пока у меня не получится страница, которая, как мне кажется, может войти в книгу».

Такой метод писательской работы едва ли нуждается в комментариях. И не случайно отрывки из произведений Кёппена опубликованы во многих школьных хрестоматиях как яркий образец современного немецкого языка.

Прошло еще пять лет, и в 1981 году вышел сборник литературно–критических статей и рецензий Кёппена под характерным для него ироническим названием «Жалкие писаки». Первый раздел книги посвящен писателям прошлого — Клейсту, Шелли, Бальзаку, Флоберу, Золя и другим. В сжатой и убедительной форме автор показывает непреходящее значение их творчества, их художественных исканий. Большое место в книге уделено непосредственным предшественникам современной немецкой литературы, прежде всего Кафке и Карлу Краусу, а также Т. Манну и Г. Гессе, которых автор называет «великими писателями». Кёппен разбирает и творчество своих современников — Германа Кестена, А. Андерша, П. Вайса.

Так кого же из всех им названных Кёппен считает «жалким писакой»? Да каждого, живущего в таком обществе, в каком художник слова не в силах что–либо изменить, где настоящие писатели всегда принадлежат к «преследуемым и гонимым».

Года полтора назад я вновь побывал на квартире у Кёппена, в старом и мрачном доме на берегу Изара. Книги, книги, папки с рукописями, рецензиями, письмами на столе, на полках, на полу, на стульях. Вбегает черная лохматая дворняжка Пула, которую Кёппен и его жена подобрали несколько лет назад на острове Сардиния. Она бегает по папкам, тычется носом в ноги хозяина. Время от времени из открытой клетки вылетает чиж и, забравшись под потолок, пикирует на Кёппена. Летят пух, перья. И среди всего этого старый одинокий человек. Марион умерла. Детей нет, нет и