Врата тайны - Ахмет Умит

– Хорошо, – ответил Меннан и стал снимать пиджак. – Я постараюсь сделать все как можно быстрее.

Он вылез из машины и направился к багажнику. Пока он там рылся, я принялась рассматривать людей в парке, погруженном в вечернюю полумглу.

В фонтанчике перед мечетью двое полицейских в форме совершали омовение. Мое внимание привлекли огромные пистолеты у них на поясах. Я не смогла разглядеть их лица, но знала, что скоро они будут возносить молитвы и просить прощения у Бога. Момент отпущения грехов был чем-то абсолютно противоположным оружию в их кобурах. Обращаться к Творцу, повелевшему «Не убий!», когда на поясе у тебя пистолет, созданный для убийства… Я смутно вспомнила, как отец разговаривал с Шахом Несимом на эту тему. В тот день они не закрылись в комнате, а сидели в гостиной и пили чай, пока я рисовала. Не помню, как они пришли к этой теме, но отец сказал: «Я не верю в то, что Бог карает. Бог полон жалости и сострадания. В нем нет гнева». Несим некоторое время молча смотрел на отца своими желтыми глазами, потом сказал: «Ты ошибаешься, – и легонько качнул головой. – Бог значительно выше жалости и сострадания. Но и гнева и кары тоже. В Нем есть все, в Нем все едино. Быть единым – значит, собрать многое в одном образе, но это не значит, что должны быть стерты все различия, что все должно быть подведено под один знаменатель, уравнено друг с другом. Потому у всего сущего есть смысл, причина существования. Вопрос чаще не в том, чем является Бог, а в том, что мы в Нем видим. Полные любви видят в Нем сострадание, полные жестокости – гнев. Мудрецы, приверженные разуму, принимают знания, глупцы, слепо верящие, видят лишь чудеса…»

Грохот, с которым Меннан уронил на землю вытащенное из багажника колесо, прервал течение моих мыслей. Я оглянулась и увидела, как он катит запаску к капоту. У Меннана будто улучшилось настроение, он даже улыбнулся мне, проходя мимо задней двери. Докатив колесо, он вернулся к багажнику за домкратом, а после принялся за работу. Я почувствовала, как домкрат медленно поднимает машину. И в этот самый момент в опустившейся на парк темноте раздался звук, которого я не слышала уже очень давно. Из мечети зазвучал азан.

Мой отец читал азан очень красиво. Словно это были не священные слова, а песня любви, идущая из самого сердца. Шах Несим, будучи пакистанским мусульманином, не совершал намаз ровно пять раз в день, а время от времени уединялся в комнате, где падал ниц и долго оставался в таком положении. Служение моего отца не ограничивалось только молитвами: иногда он сидел ночи напролет без малейшего движения, иногда долго шепотом разговаривал сам с собой, иногда просто играл на нее [2]. Когда он выходил из своей молитвенной комнаты, в его огромных черных глазах стояли слезы, а на лице было выражение странного глубокого покоя. Я слышала, как Шах Несим как-то сказал моему отцу: «Перед тем как умирать, нужно умереть». Меня очень напугали его слова. Подумав, что папа умрет, я в слезах убежала в свою комнату. Отец услышал мой плач и зашел ко мне. Я обняла его за шею и спросила: «Папа, ты умрешь?» Он совершенно не ожидал такого вопроса: «С чего ты это взяла?» Я рассказала ему, что слышала, а он только рассмеялся. «Нет, не умру, дочка. Дядя Несим совсем не говорил, что мне нужно умереть. В его словах есть скрытый смысл. Ты поймешь его, когда вырастешь. А пока я просто скажу, что слова Несима никак не связаны со смертью». Я очень обрадовалась этому и еще в детстве разгадала значение испугавшего меня выражения: оно было о тихом покое в глазах отца. Возможно, для кого-то другого оно имело иной смысл, но я всегда связывала его с глубоким покоем в глазах отца, никогда не терявших, однако, тени постоянной тоски. Когда бы я ни думала об этом выражении, мне представлялся тихий, спокойный, уходящий в бесконечную даль океан. Большой, сильный, невероятный, но одновременно совершенно спокойный, необъятный и покладистый. Такое же выражение лица, как у отца, я видела только у моей одноклассницы Джанет после припадка. У нее была эпилепсия, что делало ее самым несчастным ребенком в классе. Иногда приступ накатывал на нее прямо на уроке, она вся тряслась, как маленький листик во время урагана, но, когда приступ кончался, в ее глазах цвета пепла возникало такое же выражение вселенского покоя, как в глазах моего отца. Вся мягкость тишины отражалась на лице человека, прошедшего через великое напряжение. Успокоение, приходящее после страшной бури, отрывающей буйное сердце от самого человеческого естества…

Вот в таком душевном состоянии мне хотелось пребывать прямо сейчас. Вот такое душевное состояние было сейчас от меня дальше всего. На меня снова накатило кошмарное беспокойство. Оно настолько охватило меня, что в какой-то момент я даже не смогла сделать вдох. Я толкнула от себя дверь и вышла из машины на улицу.

Меннан с беспокойством посмотрел на меня, но я не дала ему задать вопроса и сказала:

– Со мной все в порядке. Занимайтесь колесом.

Он вернулся к работе, я же встала с другой стороны машины и, чтобы успокоиться, начала разглядывать парк.

Ночная темнота растворила в себе очертания минарета – теперь от него остался один только высокий тонкий силуэт. Кроме голоса ходжи, читающего азан, на площади не было слышно ни звука. Я не слышала ни идущих мимо людей, ни гуляющего в кронах деревьев ветра, ни целого города, беспрестанно движущегося, – словно тишина окутала всех и вся. Внезапно я почувствовала себя совершенно одинокой… Не знаю, что было тому причиной: то ли отражающийся эхом в центре парка азан, то ли кружащиеся в небе над нами птицы, то ли тяжело опустившийся на землю вечер. Словно все, кого я любила, оставили меня одну в этом городе, ушли прочь.

Мне снова стало не по себе. Я подумала, что лучше было бы совсем не вылезать из машины, но тут услышала голос Меннана:

– Вы курите? В машине на торпеде лежит пачка сигарет.

– Нет, спасибо, я не курю.

– Я тоже. Бросил, – сказал он, сидя на корточках, – а пачка еще с тех пор лежит.

Потом умолк и продолжил заниматься колесом.

Нет, так нельзя. Надо собраться… Кроме опустившейся вместе с ночью тоски, чувства одиночества и отчужденности в этой далекой от дома стране во мне больше