Пропасть - Роберт Харрис

На уик-энд он уехал в Уорф, где ему передали, что остатки дивизии отплыли в Дувр в субботу вечером. Об Оке по-прежнему не было ни слова.

Только поздно вечером в понедельник, когда все домашние уже спали, а он сам работал в одиночестве за столом, уставленным маленькими стеклянными фигурками, послышались тяжелые шаги по лестнице, и в дверях внезапно возник Ок. Премьер-министр вскочил и в первый раз с тех пор, когда сын был мальчишкой, обнял его. Ок еще был в военной форме. Худой, крепкий и чужой, пахнувший потом, землей и гарью, словно гость из подземного мира.

Ок рассмеялся и освободился от его объятий:

– Успокойся, Премьер! Ты сломаешь мне ребра!

Они засиделись за бренди далеко за полночь, и премьер-министр слушал рассказы сына о том, как в прошлое воскресенье в пять часов дня бригада вышла из лагеря в Беттешангере, а потом под звуки оркестра, игравшего песню «Hello! Hello! Who's Your Lady Friend?», промаршировала по Дувру сквозь ликующую толпу, погрузилась на борт военного транспорта, и с этого момента все пошло хуже некуда. Первым делом выяснилось, что на корабле нет запасов продовольствия, и поэтому ему с Рупертом Бруком («какой-то поэт, и вообще я сначала решил, что для солдата он довольно странный тип, но в итоге Руперт оказался чертовки хорошим парнем») пришлось сойти на берег и купить продукты в местном отеле. Затем они пересекли Канал и встали на якорь возле Дюнкерка, играли в карты, дожидаясь прилива. Добравшись наконец до порта, они полдня потратили на разгрузку и просидели в огромном пустом эллинге длиной четверть мили до наступления темноты, после чего их командир, бывший гвардейский субалтерн-офицер, с мрачным видом предупредил, что все они, вероятно, погибнут либо в поезде, который этой ночью должен доставить их в Антверпен, либо в окопах, когда прибудут на место, так что сейчас самое время написать прощальные письма домой.

Поезд был набит битком, но доехали они благополучно. На следующий день в Антверпене встречать их собралась еще бóльшая толпа, однако они уже слышали грохот германских гаубиц, обстреливающих окраины города, видели в небе вражеские аэропланы, а когда маршировали к линии фронта, то и дело встречали по дороге повозки с убитыми и ранеными, едущие в обратную сторону. Уже в темноте они вошли в покинутое владельцами поместье со статуями Купидона и Венеры в саду («совершенно убогая дрянь, ты бы на такое и взглянуть не захотел»), проспали несколько часов на каменном полу, а потом, замерзшие и измученные, перед самым рассветом двинулись дальше, чтобы сменить бельгийцев в окопах, окружавших древнюю крепость. Траншеи осыпались, но никто из его товарищей не умел толком работать саперной лопатой, их едва успели научить стрелять из винтовки.

– Брук пробыл в дивизии всего неделю, я сам – три дня, а Деннис Браун, еще один чудак, пианист, стал солдатом только двадцать четыре часа назад.

Тысячи снарядов свистели у них над головами и обрушивались на крепость. К концу следующего дня ее сровняли с землей. Наконец, когда стемнело, отдали приказ отступать – марш-бросок протяженностью двадцать пять миль по каменным мостовым занял восемь часов. Ночь выдалась такой же веселой и жаркой, как день самой макушки лета. По канавам текли реки горящего бензина, отовсюду вздымались языки пламени, испуская клубы разъедающего глаза ядовитого дыма. Трупы лошадей и коров шипели от жара. Полмиллиона беженцев спешили убраться подальше от города, толкая тележки и тачки, доверху нагруженные пожитками, старики плакали, женщины крепились из последних сил, дети брели как в тумане. Как раз в тот момент, когда бригада подошла к понтонному мосту через Шельду, поймали двух германских шпионов, пытавшихся его взорвать. Их заставили встать на колени у обочины дороги, и британский майор выстрелил обоим в затылок. Оку и его друзьям как-то удалось перебраться через реку, «но, если бы ветер не сдувал огонь в другую сторону, у нас бы ничего не вышло». Полутора тысячам других солдат повезло меньше. Остаток войны им придется провести в плену.

Когда Ок закончил, премьер-министр не знал, что ответить. Высокое положение не позволяло ему дать волю чувствам даже перед собственным сыном, тем более что сам Ок рассказывал о пережитом с удивительной безучастностью. Напротив, в его изложении этот перечень ужасов казался просто захватывающим приключением, и он уверял, что снова рвется в бой. Лишь на следующий день премьер-министр смог излить свою растерянность Венеции:

Строго между нами, не могу передать, что я думаю об этом чудовищном сумасбродстве… Ничто не может оправдать Уинстона… Их послали туда, как овец на бойню.

Глава 22

Он все чаще думал о смерти, просматривая списки погибших, которые публиковались ежедневно, и отправляя письма с соболезнованиями друзьям, потерявшим сыновей. Ему и в голову не приходило, что однажды он вынужден будет провести страну через такую войну. Что о нем скажут, когда все это закончится? Теперь, перед тем как отправиться спать, он часто мысленно составлял собственный некролог или же представлял себя подсудимым, ожидающим приговора небесного трибунала.

Пятьдесят лет назад, когда ему было двенадцать, поднимаясь в школу вверх по Ладгейт-Хилл, он наткнулся на тела пяти осужденных, публично казненных за полчаса до того. Они болтались на виселице перед Ньюгейтской тюрьмой – руки связаны, на головы накинуты белые капюшоны. Эта картина оставалась с ним долгие годы, но в зрелом возрасте поблекла за десятилетия напряженных трудов, и вот теперь возвращалась обратно в снах – этих проклятых снах!

Сколько лет активной жизни ему осталось? Это был всего лишь вопрос арифметики. Десять? Пятнадцать?

Ему необходимо было увидеть Венецию. Рядом с ней его меланхолия рассеивалась. Но со дня благословенной передышки в Пенросе прошло уже две недели. После разговора с Оком премьер-министр решился: если она не приезжает в Лондон, он сам отправится в Чешир.

Определившись с целью, он сосредоточился на ее достижении, словно это был спорный законопроект, который необходимо протащить через парламент. Он сообщил Венеции, что, кажется, нашел способ приехать в Олдерли в пятницу (Я считаю часы), написал леди Шеффилд и спросил позволения остановиться у нее на уик-энд. Потом поручил Бонги расчистить место в его расписании, не желая замечать удивленно поднятые брови секретаря. А вечером, когда пришел пожелать Марго спокойной ночи, объявил ей как о решенном деле, что уезжает на несколько дней в Олдерли повидаться с семейством Стэнли.

– Разве мы недавно уже не гостили у них?

– Знаю, но они говорят, что всегда рады нас видеть, а мы в