Добрая фея с острыми зубками - Татьяна Сахарова

Пока я листала пыльные странички, депутат молча сидел рядом и отчаянно переваривал информацию.

По тому, каким напряженным было его лицо, процесс этот давался ему с трудом. Все же не каждый день узнаешь, что тебя воспитывали совершенно чужие люди. Ничего, переживет! Если я, слабая женщина, пережила, то и он никуда не денется.

— Есть, — радостно возвестила я, наконец найдя нужную страничку. — В начале июня восьмидесятого Оксана Киселева действительно родила еще одного мальчика…

— И без зазрения совести переложила его в чужую кроватку, — перебил меня откуда-то сзади скрипучий мужской голос.

Я повернулась и увидела в тусклом свете незнакомого молодого парня в грязной робе, грудью загородившего выход из подвала. В принципе его можно было бы назвать симпатичным, если бы не дикий блеск в глазах. Верещагин, увидев работягу, попробовал шагнуть ему навстречу. Но незнакомец внезапно выхватил пистолет и направил дуло в нашу сторону.

— Опаньки, вся компания в сборе, — процедил он сквозь зубы, — что ж, я даже не рассчитывал на такую удачу. И чего тебе, сестрица дорогая, не сиделось? Зачем свой нос совала во все дырки? Ведь не собирался же я никого убивать… Ладно, маманя, дура старая, она все равно уже одной ногой в могиле стояла. А ты-то чего полезла?

Он сверлил меня мутными, пышущими злобой глазами. Мутный взгляд… «Высокий, светловолосый, без особых примет», — всплыло в памяти описание наркомана, забравшегося в мой коттедж.

— Николай… — прошептала я наудачу. — Николай Паливодов?

— А ты башковитая девочка. Не зря добрая мамочка подбирала нам умных папашек. Она специально по несколько лет откладывала деньги, а потом покупала путевки в самые дорогие пансионаты. И там находила для нас умных и красивых папашек. — Паливодов рассмеялся гулким раскатистым смехом, от которого у меня пошел мороз по коже.

— Откуда ты знаешь про пансионаты? — зачем-то спросил Верещагин.

— А это, братец, мамочка мне сама рассказывала. Если б ты знал, как она тобой гордилась, прям слезу каждый раз пускала.

Валентин инстинктивно сжал кулаки. От Николая этот жест не ускользнул.

— Стой, где стоишь! Вы сами, ребятки, нарвались. — Он лихорадочно облизнул пересохшие губы, а я сделала нелепую попытку его вразумить:

— Николай, мы не желаем тебе зла. Наоборот, тебе нужна помощь…

— Иди ты на… Срать я хотел на всю вашу помощь! Только ведь если мой всемогущий приемный папуля узнает, что сыночка ему в роддоме подменили, то он тут же лишит меня миллиончиков, которые много лет исправно копит в далеких зарубежных банках. А я не хочу жить без его миллиончиков. Мне без них будет очень грустно. — Он противно захихикал. Происходящее явно доставляло ему удовольствие.

— Это ты меня пытался задавить на лесной дороге?

— Я, разумеется… И откуда в тебе столько прыти? Нет бы сразу коньки отбросить. Доставила ты мне хлопот… Ну да ладно, заболтался я с вами, родственнички, пора мне. — С этими словами он пинком перевернул пятилитровую пластиковую емкость, стоявшую у его ног. Жидкость выплеснулась на один из архивных стеллажей и растеклась по полу. Ни на секунду не спуская нас с прицела, Николай чиркнул зажигалкой.

— Счастливо оставаться, — бросил он напоследок и скрылся в дверном проеме. Лязгнул металлический засов, а языки пламени, сдобренные горючей смесью, быстро поползли по пыльным полкам стеллажей.

— Нам не выбраться, — охнула я и зашлась слезами. — Там дверь железная и засов пудовый. А другого выхода, кажется, нет.

— Будет! — провозгласил Верещагин, увлекая меня в дальний угол подальше от огня. — Эх, двум смертям не бывать…

Моросил мелкий дождик. Было совсем не холодно, но немного сыро. Июль в этом году выдался на редкость дождливым. Я и Верещагин увязали в грязи кладбищенской аллеи, тщетно пытаясь уберечь обувь. Валентин удерживал над нашими головами огромный зонт, под которым запросто уместилось бы еще три-четыре человека. Со времени пожара в роддоме прошел почти год. И он принес с собой множество перемен.

Я сделала неосторожный шажок, и подошва ботинка предательски скользнула по мокрой суглинистой почве. Верещагин испуганно вцепился в мой локоть.

— Говорю же, держись за меня! И вообще, зачем мы приехали на кладбище вдвоем?! Отрицательные эмоции тебе сейчас противопоказаны.

— Прекрати, Валя! Беременность — не инвалидность, я себя прекрасно чувствую.

— Безусловно, но рожать тебе со дня на день. — Он трогательно коснулся рукой моего необъятного живота.

— Я собираюсь рожать, а не умирать. Нечего устраивать трагедию! — взбрыкнула я с негодованием.

В последние месяцы все просто с ума посходили! Носятся со мной как с писаной торбой. Коллективная опека достала меня до зубовного скрежета и тяготит куда больше, чем сама беременность. Поэтому на очередные охи-вздохи я реагирую не совсем адекватно. Ну, скажите, как можно сохранять спокойствие, если с утра до вечера только и слышишь: «Анечка, поешь творожок, организму нужен кальций»; «Солнышко, выпей свежего морковного сока»; «Не води сама машину!»; «Брось немедленно мороженое, не дай бог простудишься!»; «Ляг отдохни пару часиков»… Зачем это мне отдыхать пару часиков, если я бодра, как гриб-боровик после грозы? И почему, собственно, мне нельзя садиться за руль? В каких таких правилах вождения имеются подобные ограничения? А чего стоит принудительное усиленное питание… Благодаря тому, что меня пичкают полезными деликатесами каждые два-три часа, я набрала почти семнадцать килограммов и, кроме шарообразного живота, имею теперь еще и солидные жировые отложения на бедрах и ягодицах. То-то мне будет радости от них избавляться! Но ничего, припомню потом любимым родственникам все свои страдания, когда хором запоют о втором ребенке. А в том, что запоют, можно даже не сомневаться. Мы пришли. Памятник из черного гранита, установленный нами на могиле этой весной, выглядел облезло, как, впрочем, и все остальные надгробия по соседству. Благородный камень в мокром состоянии всегда выглядит непрезентабельно, и ничего тут не поделаешь.

На могильной плите художник изобразил сидящую на ветке птичку. Это была моя идея. Никаких фотографий Оксаны Киселевой после пожара в ее квартире не осталось. А крохотный расплывчатый снимок, добытый из ее личного дела, был сделан где-то в середине шестидесятых. Поверх него красовалась жирная синяя печать роддома. Разобрать черты лица было совершенно невозможно. Вот я и предложила выгравировать на памятнике кукушку. Поначалу все восприняли мою идею в штыки, но мне удалось убедить близких, что в таком изображении не будет никакого кощунства или даже скользкого намека. Наоборот, кукушка — очень смышленая птичка. И подбрасывает она своих детенышей в чужие гнезда вовсе не потому, что не хочет сама о них заботиться. Просто природа не наделила ее материнскими талантами. Кукушка не умеет вить гнезда и не умеет кормить малышей. Зато прекрасно знает, что приемные родители окружат ее птенцов безграничной любовью, обеспечат им лучшую защиту и пропитание. Именно такой идеей руководствовалась Оксана Киселева, когда подбрасывала своих детей состоятельным людям.