Коллекция - Валерий Аркадьевич Горбунов

поводу нечестной, чуть ли не жульнической покупки. Кроме того, ей хотелось услышать сейчас рассказ не о старом молочнике, а о том фарфоровом великолепии, которое разворачивалось перед ее взором…

— Друг мой! Кто эта прелестная незнакомка? Она с вами? Познакомьте!

Перед ними стоял статный мужчина в темно-коричневом бархатном пиджаке. Лицо удлиненное, с массивной челюстью, лоб высокий, брови кустистые, голос звучный и проникновенный. Ольга Сергеевна узнала известного мхатовского актера и смутилась. А он легко, по-юношески склонился к ее руке.

— Семен Григорьевич, должно быть, уже все поведал вам о французском фарфоре, — рокоча красивым басом, проговорил он.

— Нет-нет… Мне хотелось бы…

— Ну так слушайте!

И Ольга Сергеевна узнала, что до XVIII века в мире был известен лишь один вид фарфора — китайский, тайну которого его создатели хранили свято. Может быть, Европа так и осталась бы без своего фарфора, если бы не алхимики…

— А я думала, что алхимики — это псевдоученые, шарлатаны…

— Ничего подобного! — актер звучно рассмеялся. — Это любопытнейшая история! Алхимик Иоган Фридрих Бётгер пообещал Августу II Сильному, курфюрсту Саксонскому и королю Польши, открыть способ превращения свинца в золото. Алчный правитель, боясь, что тайна этого превращения уплывет от него, заключил алхимика в заточение, где тот и занимался своими опытами. Золота Бётгер не открыл, зато разгадал секрет изготовления фарфора. Каков гусь!

Венценосные правители Европы быстро смекнули, что алхимик дал им в руки верный способ обогащения: фарфор, хотя и не являлся драгоценным металлом, тем не менее мог обогатить королевскую казну не хуже золота. Недаром Людовик XV выделил из своих средств 50 тысяч ливров на устройство фарфоровой мануфактуры близ Венсена. Не поскупился! Знал, что деньги возвратятся сторицей!

— Посмотрите вот на этот букет… Он сделан в Венсене… Цветы как живые… Какие формы, краски… Не хватает только аромата…

— Прелесть!

— Заводик в Венсене, — продолжал актер, — не удовлетворял растущего спроса на фарфор. И тогда на землях королевской фаворитки Помпадур возникло новое предприятие — Севрская фарфоровая мануфактура. Так что и королевской фаворитке мы кое-чем обязаны. Отныне по указу короля все изделия с фирменным знаком Венсена должны были продаваться как бракованные. Севру не нужны были конкуренты!

Семен Григорьевич чувствовал себя глубоко несчастным. Его оттерли в сторону, затмили. Этот человек полностью завладел вниманием Ольги Сергеевны. Они идут рядом, оживленно беседуют, смеются, а он, жалкий, покинутый, плетется сзади. Вот он всовывает между ними свою узкую лисью мордочку и, пробуя перехватить инициативу, говорит:

— Севр нетрудно узнать по четким, геометрическим линиям классицизма…

Но актер его перебивает:

— Еще неизвестно, что стало бы с этим знаменитым Севром, кабы не российские целковики!

— Ой, расскажите! — Ольга Сергеевна раскраснелась, как девочка. Ей явно льстит внимание этого красавца.

— Революция смела короля. Над Севром нависла угроза. Поток заказов от аристократов прекратился, мануфактура стала хиреть. Но тут подоспела из России щедрая плата за «Бирюзовый сервис с камелиями», изготовленный на четверть века раньше по заказу Екатерины II. Это спасло Севр. Он выжил…

Семен Григорьевич предпринимает новую попытку:

— А как поживает ваша знаменитая коллекция? Есть ли новые приобретения?

— Моя коллекция?

Актер почему-то хмурится. На лице печать раздумий. И тут становится видно, что он уже далеко не молод и, по-видимому, нездоров.

— Душно здесь… Эти калориферы… Хорошо бы — на свежий воздух.

Он засовывает руку под пиджак и массирует грудь — там, где расположено сердце.

— Увы, человек смертен, — грустно говорит он. — Создания его рук, как правило, переживают его. А вот переживут ли нас с вами наши коллекции? Разойдутся по разным рукам, сгинут… Что останется? Ничего. Вот я и подумал: подарю-ка свою коллекцию какому-нибудь музею. Может быть, расщедрятся, повесят табличку, мол, фарфор из коллекции такого-то… Все-таки память.

Ольга Сергеевна утешает его:

— Вам ли беспокоиться о памяти!.. Вас знают и любят миллионы поклонников театра!

— И поклонниц… — ревниво вставляет Семен Григорьевич.

— Да, да… — растерянно роняет актер. Достает из кармана бархатного пиджака стеклянный цилиндрик, вытряхивает на ладонь белую таблетку, бросает в рот. — Я, пожалуй, пойду… А вы остаетесь?

— Да, надо еще осмотреть коллекцию русского фарфора.

— Елизаветинский… О, это моя любовь! — говорит актер и откланивается.

Семен Григорьевич с облегчением вздыхает. Наконец-то он остается наедине с Ольгой Сергеевной. Сейчас он прочтет ей лекцию о русском фарфоре.

Но едва он собрался открыть рот, как на него вихрем налетел низенький толстенький человечек и засыпал его ворохом слов:

— Как хорошо, что я вас встретил! Семен Григорьевич, вы мне поможете! Понимаете, приобрел я по случаю одну вещицу: фигурка мальчика с корзиной пасхальных яиц. На мальчике синяя рубашка, ворот и пояс золотые. Штаны с лиловыми полосками. Черная шляпа с розовой лентой.

— Клейма нет?

— Представьте, есть! Отчетливое клеймо фабрики Д. Насонова — синяя подглазурная монограмма ДН.

— Ну, если насоновская, — говорит Семен Григорьевич, — то это начало XIX века. Насоновская фабрика просуществовала всего два года — с 1811 по 1813-й.

— Да это я знаю! — восклицает человечек. — Меня интересует другое. Аналогичная фигурка была в свое время определена собирателем Сомовым как изделие императорского завода конца екатерининского времени. Или павловского. Встает вопрос: кто у кого копировал — Насонов у императорского завода или императорский завод у Насонова?

— Скорее, первое, — подумав, говорит Семен Григорьевич.

— И я так рассудил! — радостно восклицает толстенький человечек. — Но вот закавыка: по Сомову выходит, что его фигурка сделана раньше, чем моя. Ошибается он, что ли?

— Гм… Гм… — мнется Семен Григорьевич. Но его собеседника уже и след простыл.

Мрачного вида мужчина с большим жировиком под левым ухом грубо хватает Семена Григорьевича за рукав, оттаскивает в сторону. О чем они говорят, Ольге Сергеевне не слышно, но на их лицах такая злоба, а жесты столь угрожающи, что она начинает встревоженно озираться, не видно ли где милиционера.

Спустя некоторое время Семен Григорьевич возвращается бледный, потрясенный…

— Друг мой, кто этот страшный человек? Что ему от вас нужно?

— Некий Клебанов.

— Коллекционер?

— Какой там коллекционер… Проходимец… Наглец… Вздумал меня запугивать… Я ему покажу… — изо рта Семена Григорьевича вылетают хриплые угрозы. Люди оборачиваются, с удивлением смотрят на Лукошко.

Ольге Сергеевне не по себе.

— Пойдемте. Здесь действительно душно, — она увлекает своего спутника к выходу. Он покорно плетется вслед за нею.

Во время утренней репетиции в зал вошел гардеробщик Никитич и знаками подозвал Семена Григорьевича.

— Что случилось? Опять три рубля до получки?

Никитич, неопределенного возраста мужчина, с бледным, отекшим от постоянного пьянства лицом, был единственным человеком, которому Семен Григорьевич ссужал небольшие суммы. А вообще-то он в принципе был против одалживания денег, полагая, что эти операции приносят не пользу, а вред — портят отношения. Ему нравились присказки: «Берем на