После выстрела - Магомед Мусаевич Мусаев

а повстречал однажды Мази нищего. Прежде чем богато одарить его, решил проверить, что он за человек и стоит ли того. Приблизившись к нищему, притворился слепым и, стуча палкой и нащупывая ею дорогу, как делают это все слепые, попросил его: «Сосчитай, пожалуйста, деньги, которые мне подали. Мне надо знать точно, сколько там. Ведь на эти гроши живет вся моя семья: двенадцать детей, жена и я сам». Поверив, что Мази слеп, нищий взял деньги и, бесшумно ступая, отошел в сторону и спрятался в кустах, надеясь выждать, пока Мази уйдет.

Но Мази вознес молитву: «О, аллах, великий боже, помоги мне наказать бесчестного вора и грабителя!» И, вознеся молитву, принялся швырять комья земли в нищего, который долго не мог понять, как удается слепому угодить ему прямо в лицо. В конце концов нищий, видимо поумнев от боли, возопил: «Клянусь кораном, этот слепой — не слепой!» А Мази сказал: «Не стыдно тебе с таким сердцем просить милостыню у честных людей!» и, отобрав у нищего свои деньги, пошел прочь.

— Так вот и наказал Мази жадного нищего. Был он добрый человек, но зла никому не прощал, — заключил Нуха.

Ильяс глянул в окно и увидел Мурдала, который внимательно слушал Нуху.

— И правильно! — сказал он громко, почему-то стараясь, чтобы старик услышал его. — Нечего церемониться! Милостыню просит, а еще обманывает!

— Чеченец милостыню никогда не просил, — заметил Нуха. — А попрошаек всегда презирал. Быть нищенкой разрешалось только искалеченной женщине.

— Лучше кровью добыть, чем просить! — вставил свое слово до сих пор молчавший Мовсар.

— Правильно, сынок, — кивнула головой вошедшая Зелиха.

И хотя доброй женщине чужды были разговоры о крови, она готова была во всем поддакивать сыну.

Пряча за спиной кудал[10], Зелиха собралась незаметно выйти за водой.

Но Нуха заметил, как женщина покинула гостей, и тут же выскользнул следом за нею.

— Не торопитесь, дайте кудал. Мовсар вас зовет, просит, чтобы вы угостили нас чаем.

Пришлось ей вернуться, передав кудал Нухе.

Пустяковое дело сделал Нуха, а заставил Мурдала призадуматься, вспомнить: сколько раз тайком от Мовсара и от него убегала Зелиха к реке, оберегая их от домашних дел, сколько ведер воды перетаскала жена его за свою жизнь, сколько раз кипятила ее, стирая белье… Руки его Зелихи были натруженные, заскорузлые, мозолистые.

Спустя несколько минут Нуха возвратился с кудалом, наполненным водой.

Потирая замерзшие руки, Нуха услышал фразу Ильяса, говорившего что-то о прошлом, и сразу включился в спор:

— Нет, нет, декабристы и Бейбулат Туманов — потом. Надо думать о современности.

— Сейчас буду думать! — Ильяс схватился за лоб, и все рассмеялись. — Думаю, думаю, придумал… Высказываюсь: «Вовремя наши матери произвели нас на свет».

— Философ! — иронически заметил Нуха.

— У тебя ухо оледенело! — сказал Ильяс. — А философия моя в том, что, родись кто-нибудь из нас в другое время, не было бы нашей дружбы. И мы не могли бы так часто видеть друг друга.

— М? — ухмыльнулся Нуха. — А знаешь, я, пожалуй, не прочь видеть тебя немного реже.

— Да и вообще, какая разница, когда человек приходит в этот мир? — заметил Мовсар. — Чем раньше придешь, тем раньше уйдешь. Только и всего.

— Хорошо бы так, — сказала Элиса, — чтобы человек мог делать перерывы в своей жизни. Ну, например, какие-нибудь неприятности, он — раз! — умер на месяц или два, а потом снова появился.

Мурдал покинул веранду и вошел в комнату.

Ребята шумно приветствовали его.

Но большее впечатление произвела на них Зелиха, которая внесла и поставила на стол круглое блюдо с хингалами[11], обильно политыми маслом.

— В-в-ваххх! — всплеснул ладонями Нуха.

— Вкусно! — сказал Ильяс. — Вот ведь умеют готовить и умеют жить наши старики. А мы? Мы их только ругаем.

Мурдал подумал, что Ильяс произносит эти слова для него.

— Ну, ладно, — продолжал Ильяс, когда все хингалы были съедены. — Давайте-ка покажем, какие мы хорошие и воспитанные.

С этими словами он собрал со стола посуду и направился с нею на кухню.

Нуха последовал его примеру.

Стол опустел.

Элиса бросилась отбирать посуду у Ильяса, но тот вывернулся.

— Ладно уж, неси, — улыбнулась Элиса, — а то еще разобьем, — и добавила с усмешкой: — Надо же когда-нибудь учиться помогать своим будущим женам.

Зелиха улыбнулась.

Элиса тоже включилась в мойку посуды.

— Скажите мне, мужчины, — заговорила она, — как вы относитесь к любви?

— Непонятный вопрос, — сказал Нуха.

— Что же тут непонятного? — усмехнулся Ильяс. — Как относимся? Очень просто!

— Вот именно — просто! — подхватила Элиса. — Я одно заметила… Где бы ни были мужчины, что бы ни делали, но, если мимо них проходит женщина, они обязательно смотрят ей вслед. Это хорошо, да?

Ребята растерянно молчали.

— Что же вы не отвечаете? — прищурилась Элиса.

— Кто знает, что можно на это ответить! — дернул плечами Ильяс. — Мужчина — мужчина и есть. Ничего удивительного. И не одни только чеченцы смотрят женщине вслед, а весь мир.

— Я думаю, — оживился Мовсар, — что смотрят те, которые влюбляются с первого взгляда…

— Во всех подряд они влюбляются? Э, нет! Известно ведь, что зеркало души — лицо, глаза. Почему же вы все смотрите девушке вслед?

— Вот вопрос! Уж и посмотреть нельзя! — рассмеялся Ильяс. — Все поэты воспевали и воспевают «дивный стан». Если бы вы не были такими стройными, — вздохнул он, — тогда не смотрели бы мы вам вслед. Не мерещилась бы нам ваша походка… Да и вообще превратились бы мы снова в обезьян. Потому что любоваться женской красотой присуще только человеку…

— Да… — встрепенулась Элиса, которая никак не могла избавиться от охватившего ее смущения, когда Ильяс заговорил о женской красоте.

Мовсар насторожился.

Элиса бросает на этого нахала какие-то непонятные взгляды и все время краснеет, когда он смотрит на нее. Ведь чеченец не может жениться на сестре своего друга. Таков старинный обычай. Зачем же Элиса так ведет себя? Мовсара это взбесило. В конце концов он пришел в ярость. Ярость его была безотчетна, она глухо ударяла в сердце. Ноздри Мовсара раздувались, пальцы судорожно сжимали колени, но он держал себя в руках.

— Знаешь, Ильяс, ты в чем-то прав, — проговорила, почти пропела Элиса, и опять передернуло Мовсара. — Природу мужчины нельзя изменить. Так же, как природу женщины.

Теперь он готов был броситься на Элису. Как же она сама… как смеет… как отваживается завлекать товарища своего брата? Коварство! Нет, не ожидал он этого от Элисы.

Словно не замечая его гнева, Элиса остановила на Ильясе немигающий взгляд, чем причинила Мовсару почти физическую боль.

— Когда же ты закончишь, Элиса, мой портрет? — перехватив взгляд Мовсара, спросил Ильяс. — Помнишь, в прошлом году начала, когда