Смерть на голубятне или Дым без огня - Анна Смерчек

– Я взял эту книгу в доме Карпухина, – рассказал Купря. – Ненароком, точнее сказать, поддавшись минутному порыву. В то утро я пришел к Петру Порфирьевичу, чтобы расспросить, как обустроить у себя в доме голубятню. Мы накануне с ним договорились, и поэтому я постучал и вошел к нему в комнаты. Я услышал, что там кто-то как будто есть. Но оказалось, что это шумела пара голубей, посаженных в клетку. На столе я заметил книгу с чайной чашкой, поставленной прямо поверх раскрытых страниц. Я такого, знаете, терпеть не могу, когда что-то из еды поверх книги кладут. А тут смотрю, книга-то не какая-нибудь, а самая что ни есть моя, моего авторства. Тут я разозлился, да и сунул ее в карман. А потом уж вышел на двор и нашел Карпухина. Со свернутой, прошу меня простить, шеей. Мне бы вернуть книжицу в дом, но я поначалу совершенно про нее позабыл. А там и полиция уже набежала, да еще и господин Ивлин… Одним словом, я ее так и не вернул покойнику. Принес домой, открыл, а в ней письмо.

Иван Никитич пролистал сборник, нашел заложенный между страниц конверт и протянул его Катерине Власьевне. Она, поколебавшись, взяла его, но не сделала и попытки открыть, а просто положила на стол.

– Вы не хотите узнать, что в этом письме? – удивился Иван Никитич.

– Мне известно его содержание, – сухо ответила купчиха. – Это уже четвертое такое письмо. А вы? Скажите честно, вы вскрывали конверт?

Она бросила пытливый взгляд на своего собеседника. Иван Никитич потупился и сознался:

– Не стану отпираться. Поначалу я хотел вручить письмо вам, ведь адресат со всей точностью был указан на конверте. Но, оказавшись на следующий день у вас в усадьбе, я узнал о вашем странном, поспешном отъезде. Я не был уверен, должен ли я передать письмо Борису Савельевичу, вашему сыну. Подумывал отнести конверт в полицию, ведь его автор погиб. Потом оказалось, что при осмотре тела Петра Порфирьевича наш доктор нашел у него в руке обрывок письма или записки. Чернила все расплылись, но Льву Аркадьевичу показалось любопытным разгадать этот ребус. Сложив уцелевшие буквы, он стал подозревать, что записка была адресована вам или касалась вас. А потом этот обрывок оказался украден. Кто-то не поленился влезть через окно в кабинет Самойлова, чтобы уничтожить остатки этого письма. Я поначалу думал, что это Ивлин охотится за сплетнями.

Катерина Власьевна покачала головой.

– Я получила три таких письма от Карпухина, – сказал она, теперь уже не пряча глаз и открыто глядя на писателя. – После первого я отправилась к нему домой, чтобы обсудить его нелепые требования. Сначала он выговаривал мне за то, что я давно позорю имя купцов Добытковых перед всем городом: вместо того, чтобы передать фабрику в мужские руки, при двух взрослых сыновьях сама веду дела. Да еще надумала на старости лет брать уроки живописи. Он говорил, что мне давно пора нянчить внуков и думать о душе. Упрекал меня и в том, что я мол своей волей держу при себе троих своих взрослых детей, не давая им жениться или выйти замуж и зажить своим умом. Этакой властной и жадной самодуркой меня выставлял. Потом он перешел к главному пункту обвинения. Как-то ему стало известно, что у меня гостит художник Девинье. И кто он на самом деле такой. Но только Карпухин не счел мой розыгрыш забавным. Уж не знаю, когда он узнал секрет господина Девинье. Этот Карпухин, помнится, весной приходил как-то и предлагал купить у него породистых птиц. Но у меня в усадьбе нет голубятни. Борис, кажется, поначалу увлекся идеей обустроить ее, но Карпухин показал себя брюзгой, и скоро покупка птиц стала представляться нам всем чем-то неприятным. Голубятник приходил три или четыре раза. Может, тогда-то он и увидел Фернана Девинье, а, может, заметил его в лавке или на Покровской улице и обо всем догадался. Я знаю только, что он принялся следить за мной и сделал некоторые записи, которые могли уличить меня в том, что это переодевание имело место быть.

Знаете, Иван Никитич, ведь мне, по моей наивности, которая, строго говоря, не так уж свойственна моему характеру, все еще казалось, что ничего страшного в моем розыгрыше нет. Но Карпухин повернул дело под таким мерзким углом, о каком я и не думала. Он вообразил, что к переодеванию меня побуждали плотские фантазии, кои я и удовлетворяла… Впрочем, у меня нет желания пересказывать вам эти его домыслы. Вы писатель и сами можете пофантазировать на эти темы, если пожелаете. Этот негодяй вполне понимал, что ему и доказательства не нужны. Достаточно пустить слух, и репутации семьи Добытковых будет нанесен серьезный урон. Честное имя для члена купеческого сословия дороже любых денег. Я должна была думать о том, что в скором будущем Георгий и Борис возьмут на себя управление делами, о том, что Танечке нужно найти хорошую партию. Мой апрельский розыгрыш мог обернуться для нас большой бедой.

– О да, теперь я понимаю это, – с ужасом отозвался Иван Никитич. – Но каков же мерзавец был этот Карпухин! Не принято, конечно, так говорить о покойнике, но, узнав все обстоятельства сложно дать ему другую характеристику. Стало быть, осознав ваше положение, вы тогда…

– Меня трясло от возмущения и от омерзения, которое вызывал у меня этот человек, – продолжала говорить Катерина Власьевна. – Я просила его одуматься. Сказала, чтобы о деньгах он и не мечтал, потому как ни в чем предосудительном я не замешана. Но я уже понимала, что этот человек способен погубить доброе имя нашей семьи. Я стала искать выход и тут вспомнила о своей мечте отправиться в путешествие. Я подумала, что, если уеду, то все скоро забудется и кошмар закончится. Я стала готовить документы о передаче дел и наследства своим детям. Прошла неделя, и я получила второе письмо от Карпухина. На этот раз я не нашла в себе сил видеть этого человека и написала ему ответ, в котором уведомила, что покидаю город. Я потребовала оставить мою семью в покое и заверила его, что ни копейки он от нас не получит. Тем временем мысль об отъезде полностью захватила меня, я точно знала, куда я отправлюсь в первую очередь. Я рассказывала уже вам давеча, как мечтала о паломничестве в сад Клода Моне. Вам не доводилось видеть его картины?

– Признаться, нет.

– Впрочем, у всех разный художественный вкус. Я не