Банда Гимназиста - Игорь Пресняков

Намедни сосед Йося, возвращавшийся от любовницы, провел ночь в отделении. Абрам Моисеевич покрутился с боку на бок, поднялся с постели и с ворчанием поплелся на кухню. Он зажег лампу и с хмурым упрямством принялся перечитывать июньский номер «Рабочего корреспондента». Он прочел беседу товарища Сталина с сотрудниками журнала; согласился с тезисом Генсека о том, что рабочие и сельские корреспонденты способны «сыграть роль проводника пролетарского общественного мнения», и перешел к статьям. Сообщения рабкоров об успехах восстановления отечественной индустрии и опытах по смычке с деревней путались с засевшей в мозгу беспокойной злобой на сына: «Люди вот доменную печь пустили, а этот негодник шляется невесть где…» Из спальни послышался сдавленный вздох Беллы Львовны.

– Ты-то хоть, мать, спи. Не береди душу, – крикнул в дверь старик Агранович.

Он продолжил чтение, время от времени отрываясь и прислушиваясь к звукам из спальни.

К полуночи Белла Львовна заснула. Абрам Моисеевич на цыпочках пробрался к спальне и притворил дверь.

В половине первого в окошко легонько постучали. От недоброго предчувствия у старика мелко задрожали руки – Яшка всегда отпирал дверь своим ключом, соседи в такую пору заходить не имели обыкновения, а милиционеры привыкли подымать грохот на всю округу. Агранович подошел к двери:

– Проходите себе, граждане, дома только я и злая собака, – сурово буркнул он.

– Отоприте, Абрам Моисеевич, мы – Яшины знакомые, – отозвался молодой голос.

Старик откинул «собачку» и приоткрыл дверь. На крыльце стояли двое.

– Кто вы? – справился Агранович.

– Не беспокойтесь, мы – добрые приятели Яши, – на свет выступил стройный большеглазый парень.

– Известие есть для вас, – глухо добавил второй из темноты.

– Прошу, – кивнул Абрам Моисеевич и ткнул пальцем на лакированные ботинки первого. – Шибко не топайте, жена спит.

Хозяин проводил гостей в кухню и вопросительно поднял брови. Молодые люди сняли кепки, со вздохом опустили глаза.

– Принесли мы, отец, дурные новости, – начал обладатель шикарных ботинок. – Яша погиб… Несчастный случай.

Старик бросился к гостю, нервным, отчаянным движением дернул за карман пиджака и испуганно отскочил назад.

– Не-ет! – потрясенно воскликнул он. – Как же так?!

Молодые люди подхватили Аграновича под руки, усадили на стул, плеснули в стакан воды. Абрам Моисеевич тупо смотрел перед собой и беззвучно бормотал полузабытую молитву.

– Крепитесь, отец, – проговорил второй гость, тот, что пониже, типичный русак. – Якова уже не воротишь. Гепеушники его третьего дня застрелили, там, у банка. По ошибке, приняли за налетчика.

Слова не доходили до сознания Аграновича.

– А тело, тело сына моего где? – вдруг отчаянно взвизгнул он.

– Предано земле на Еврейском кладбище, по закону вашему, – поспешно объяснил большеглазый щеголь.

Взяв в свои ладони слабую руку старика, он строго добавил:

– Место вы узнаете потом. И службу раввин пусть отслужит позже, как все окончательно успокоится. Власти до сих пор, по ошибке, считают Яшу налетчиком, могут выкопать тело, осквернить.

Абрам Моисеевич в ужасе уставился на гостя.

– Послушайте совета, – продолжал убеждать молодой человек. – И о нашем визите молчите.

А соседям скажите, что Яша уехал к родственникам. Поняли?

Агранович послушно кивнул. Большеглазый перевел дух и подмигнул товарищу. Тот извлек из заплечного мешка объемистый сверток:

– Здесь Яшины деньги. Все, что осталось.

Абрам Моисеевич покосился на сверток. Он хорошо знал счет деньгам и вмиг определил, что даже если внутри мелкие купюры, все одно – не меньше тридцати тысяч.

«Откуда у Яшеньки столько?» – хотел спросить старик, но почему-то не осмелился.

– Девяносто тысяч, – пояснил щеголь. – Как узнаете, где могилка, поставьте богатый памятник. И помяните, как положено.

– Простите нас, не уберегли, – проговорил русый.

Гости поклонились и пошли к выходу.

Абрам Моисеевич не слышал, как хлопнула дверь, он думал о сыне. Старик никак не мог вспомнить его взрослым.

…Был ясный февральский полдень, когда Беллочка родила ему младшенького. Доктор Зельцер с улыбкой вышел из спальни и возвестил о благополучных родах. Илюшка и Сарочка бросились к отцу, а он, счастливый и молодой, целовал их и говорил о братике…

Он был самым красивым и смышленым ребенком на улице – розовые бархатные щечки, смоляные, пахнущие свежей росой кудри, лучистые глаза… «Папочка, я скоро вырасту?» – топая ножкой в сделанном руками отца голубом ботиночке, спрашивал пятилетний Яша. – «Очень скоро, сыночек», – отвечал Абрам Моисеевич. «Завтра?» – «Нет, чуточку попозже». – «К субботе?» – «К субботе – точно», – заверял отец. – «А большой я вырасту? Как ты или выше? Как Голиаф?» – «Не обязательно стать большим, как Голиаф, – улыбался Абрам Моисеевич, – лучше быть смелым, как Давид, и умным, как Соломон…»

Старик оторвался от воспоминаний и тоскливо огляделся. Ему стало холодно и неуютно. Совсем недавно в этом доме звенели голоса его детей.

Взгляд упал на сверток. Всю жизнь Агранович уважал деньги, чтил их, как любой человек, трудившийся смолоду до седьмого пота, по крохам наживавший добро во благо семьи. Сейчас он глядел на них с отвращением. «Разыщу могилку сыночка, отдам поклон и – конец, – подумал Абрам Моисеевич. – Забрал Бог деток моих, и мне здесь задерживаться нет нужды».

Старик схватил сверток и со злобой швырнул его в ящик кухонного буфета, туда, где стояли лубяные короба с мукой и крупами.