Четвертая подсказка - Кацухиро Го

Впрочем, Судзуки совсем не выглядел потрясенным. Его лицо, с которого исчезли эмоции, скорее было спокойным. Казалось даже, что он смакует происходящее.

Киёмия почувствовал: что-то тут не сходится. Версия о соучастниках? На самом ли деле вырисовывается эта картина? «Нет, я вовсе не привязался к тому пазлу, который пытался собрать. Однако тут есть какая-то косточка, которую я не в силах проглотить…»

– На «Асагае» бомба есть. Вопрос в том, где еще они заложены.

Замечание Руйкэ вернуло Киёмию к реальности. По химикатам и другим предметам, обнаруженным в шерхаусе, эксперты уже определили количество бомб, которое могло быть изготовлено. Самое большее – около двадцати. Пластиковые контейнеры, использовавшиеся для внешних оболочек бомб, были закуплены оптом, и, за исключением четырех контейнеров, предположительно использованных для пробных бомб, в ящике на тридцать штук оставалось еще шесть контейнеров. Цифры сходились. Предположение, что было максимум двадцать бомб, наверное, заслуживает доверия.

В парке Ёёги вокруг места раздачи пищи одновременно взорвались три бомбы. В детских садах также были найдены три бомбы. Напольная бомба-ловушка содержала меньше взрывчатки, и, по словам экспертов, ее можно не включать в подсчет. Это означает, что, вместе с предыдущими бомбами, всего взорвалось или было обезврежено в общей сложности десять штук. Максимум, что осталось, – еще десять. Вряд ли все они могли быть заложены на станции «Асагая», так что весьма вероятно, что было выбрано несколько целей. Первоочередная задача – безопасно демонтировать и обезвредить эти бомбы.

«На станции “Асагая” заложена бомба», – против этого предположения возражений нет. Но тогда возникает следующий вопрос: где именно она заложена? В последние годы уровень безопасности на станциях резко повысился. В ситуации, когда три человека из шерхауса умерли, а Судзуки задержан, просто так забрести на станцию и закинуть бомбу в урну уже не получится. Если рассуждать обычным образом, для этого надо подложить бомбу заранее. Но возможно ли такое? После первого взрыва прошли уже сутки. Могла ли бомба остаться незамеченной и во время уборки мусора, и при техническом осмотре станции? Даже если она сделана в виде маленького свертка? Вряд ли. Наиболее вероятный вариант – автоматические камеры хранения, пункты хранения утерянных вещей…

– У тебя ведь и еще один напарник есть?

Еще кто-то кроме Тацумы и двоих других? Категоричный тон Руйкэ застиг Киёмию врасплох. Впрочем, если спокойно подумать, такую возможность, разумеется, следует учитывать. Число сообщников пока окончательно не установлено. Не будет ничего удивительного, если прямо сейчас некий таинственный человек с оставшимися бомбами бродит по улицам и пытается заложить их на «Асагае» или где-нибудь еще. Впрочем… Киёмия вновь почувствовал дискомфорт. У него было неприятное чувство, не поддающееся логическому объяснению.

– Напарник, говорите? – пробормотал Судзуки, будто следуя мыслям Киёмии.

– Именно. Эту возможность нельзя исключать хотя бы по соображениям управления рисками. Но еще важнее то, что такая версия является весьма вероятной. Ты ведь засуетился, когда узнал, что Ямаваки остался в живых. Ты отказался от спектакля, который, почти не сбиваясь, разыгрывал до сих пор.

Киёмия вспомнил выражение лица Судзуки, когда Руйкэ, блефуя, рассказывал ему про оставшегося в живых Ямаваки. Тогда Судзуки показал свое настоящее лицо. В нем не было ни глумления, ни самоуничижения.

– Строго говоря, это не так важно, были у тебя сообщники или нет. Не важно и то, кто и какие показания даст. Тебя ведь все равно ждет приговор. Ты будешь осужден за неизбирательное убийство более десяти обычных граждан. Ты не можешь этого не понимать. Но если ты к этому готов, то почему тебя так пугает мысль о том, что твой сообщник остался в живых? Вероятный ответ таков: у тебя пока еще есть что скрывать. И ты не хочешь, чтобы Ямаваки в своих показаниях рассказал об этом. Но что это может быть? Местонахождение бомб? Твоя личность? К этому можно добавить и версию про пятого сообщника. Думаю, она не хуже других.

– Господин сыщик, – перебивая его, произнес Судзуки, – какими вам представляются люди, замыслившие коллективное самоубийство?

– О чем это ты?

– Я об этих людях, – сказал Судзуки, слегка ткнув пальцем в собственную голову. – Мое мистическое озарение сработало. На удивление ярко. Эти преступники… они совершили самоубийство.

Руйкэ не отвечал. С безразличным видом возясь со смартфоном, он приготовился слушать Судзуки.

– Причиной их смерти был яд, не так ли? Что не так в предположении, что они сами положили его себе в рот? Ну надоело людям жить, вот они и решили: «Давайте-ка все мы умрем…» Но еще решили напоследок выместить на множестве неизвестных им людей свое отвращение к опостылевшему им миру. Типа: «А заодно и вас поубиваем». – Судзуки постучал по металлическому столу неповрежденным указательным пальцем левой руки. – Разумеется, я не помню, чтобы жил с этими людьми. Не помню. Но думаю, что дело обстояло примерно следующим образом. Для этих людей существовали только они сами. Между ними и всеми остальными людьми образовалась прозрачная стена, полностью их разделившая. Поэтому они не видели никакой ценности ни в других людях, ни в обществе, ни в будущем. Даже собственная жизнь для них была своего рода бонусом. И они, можно сказать, вели обратный отсчет времени. Это как по инерции продолжать смотреть неудачный телесериал. Только их самоощущение все время испытывало какой-то голод. Вот они и пошли на свои зверские преступления. Не потому, что у них были какие-то возвышенные причины типа жажды мести. Нет, они ведь даже никакого сообщения не оставили. Они пошли на это просто потому, что так было немного лучше. Просто нашли способ немного оживить концовку скучного телесериала… – Судзуки слегка наклонил голову. – Но так ли они странны, эти люди? Ненормальны ли они? Так ли сильно отличаются от обычных людей? Для меня особой разницы нет. Мне, честно говоря, нет дела до тех, кого они убили. Нет дела до людей, которые их боятся, которые на них злятся. Нет дела и до тех, кого это забавляет. Они же не мои знакомые. Я не знаю их, они не знают меня. Они же и не посмотрят на меня. Даже если я буду стоять перед ними, даже если я буду прямо к ним обращаться, ничего не изменится. Даже если мы будем вместе смеяться по какому-то поводу или чем-то раздражаться, наше общение по сути сведется к обмену дежурными репликами. Я для них ничего не значу, и они для меня тоже ничего не значат. Людей, которые меня не видят, я и сам не вижу… Предположим, – указательный палец Судзуки ударил по столу, – что я оказался в той