Памятка убийцы - Алексей Викторович Макеев

собственной жизни достижениями мужа и неудовлетворенные жизнью, проведенной в домохозяйстве, фитнесе и салонах. Итогом были реабилитационные клиники классом хуже. Развод. Отобранный ребенок. Обветшавшая квартира в «сталинке». Штурм ОМОНом металлической двери в квартиру, где она заперлась с приехавшей на Новый год дочерью, отгоняя кипятком галлюцинации в виде наступающих отовсюду тараканов и чертей.

Несмотря на подробное описание Юлией различий этих судеб, от Гурова, как и от нее с течением времени, не ускользнуло общее: каждая (кроме Кокиной) жаловалась на Призрака – молодого мужчину, который, опаивая лекарствами, связывал и насиловал их.

Тогда, очевидно, Юлия отнеслась к жалобам пациенток скептически. Но потом, уже после скандала с «Отроками во вселенной», живя в Москве, узнала о схожем изнасиловании, которое закончилось убийством, и начала вести свою статистику аналогичных преступлений.

Их география охватывала областные центры Поволжья. Но наиболее активно субъект действовал в Саратове и близлежащих СНТ, до которых из города ходили рейсовые автобусы.

Почерк убийцы с годами почти не претерпел изменений. Преступник заманивал женщин в помещение (ему нравились чердаки опустевших дач, городские подвалы, полусгнившие домики заброшенных турбаз, уцелевшие палаты полуразрушенных больниц). Опаивал снотворным. Раздевал. Стягивал волосы скотчем. Связанные и одурманенные, жертвы подвергались жестокому избиению, почти не оказывая сопротивления. Затем следовало удушение.

А недавно Юлия записала в дневнике, что у нее появился недостающий кусочек пазла – рассказ одной «великой актрисы», с которой они вместе учились. Та рассказала об однокурснике, который однажды повез ее на пикник в «Волжские Дали», где опоил дурманящим веществом и изнасиловал. «Знай я это тогда, – корила себя Юлия, – я бы заметила его смертоносную, не менее страшную, чем у известных маньяков Василия Кулика и Джона Реджинальда Халлидея Кристи, тень».

* * *

– Опять не спишь? – в кухню, где сидел Гуров, вошла Мария. Он подумал, что в нежно-голубых ночнушке и пеньюаре, с распущенными русыми волосами жена походила на русалку с печальным лицом, тонкими руками и прозрачной кожей. Сыщик невольно залюбовался ею. – Что ты тут делаешь? – Она взяла одну из тетрадей. – Какие-то старорежимные книжки нашел.

– Это дневники одной погибшей, талантливого психолога.

– И что ты с ними делаешь?

– Пытаюсь понять, как они связаны с группой юнцов, называвших себя днями недели по заветам Бродского.

– Ого! Очередные поклонники его эстетизированного нарциссизма.

– Почему?

– Ну, в поэзии Иосифа Александровича, – она сделала себе какао и уютно устроилась напротив мужа, довольная, что можно поболтать, – было довольно самобытное преломление древнегреческого мифа о Нарциссе.

– Так-так.

– Мы экономим твоему ведомству деньги на экспертах? – иронично предположила Мария.

– Ага, – не стал спорить с любимой женой Гуров.

– Бродский соединял мотивы нарциссизма, тотального одиночества, беспомощности и времени. В его стихах Нарцисс слеп, но помнит о своей красоте и, обреченный на ее неустанное созерцание, каждый день нащупывает дорогу к зеркальному ручью.

– Парадокс.

– Ты прав. Для Бродского Нарцисс всего лишь современник, заблудившийся в своей душе.

– И ее потемках…

– О да! Не подвластный времени, вечный отрок во вселенной.

– Забавно, что ты именно так сказала. Как будто слышала о группе молодых ученых, работа и смерть которых меня интересует. В нулевых они публиковались в «Живом Журнале» на странице, которая называлась «Отроки во вселенной».

– Я о них не слышала. А тебе – позор! – Мария легонько стукнула его чайной ложкой по лбу.

– За что?! – Гуров притворно схватился за лоб. – Теперь умру!

– Тьфу на вас, Лев Иванович! Жизнью жены не интересуетесь. – Она достала из морозилки контейнер с шоколадным мороженым и протянула ему ложку, приглашая присоединиться к его поеданию.

– Что я пропустил? – Он гордо выпрямился. – Любовника?! Ответь, супруга!

– Отвечаю, – снисходительно улыбнулась она. – Ты пропустил, что у меня премьера через три недели. Спектакля «Отроки во вселенной».

– Не думал, что кому-то сейчас может быть интересна, по-моему, уж прости, нудная история про космос. А кого ты играешь? Варю Кутейщикову? Я, между прочим, – он поднял руки ладонями вверх, – клянусь, это было до тебя, – был влюблен в нее.

– Ее роль играла Ольга Борисовна Битюкова. Она преподавала в нашем училище. И правда великая актриса.

– В дневниках, которые я читаю, – Гуров перебрал страницы, – так названа одна из сокурсниц автора. Как это может быть связано с тем, о чем мы говорили?

– С Бродским? Да мало ли кого этот дамский угодник великой считал… Аллу Сергеевну Демидову, например. Мне скорее… – Мария засмеялась.

– Скажи.

Она отмахнулась:

– Да ну тебя! Нет!

– Колись.

– Я просто вспомнила, что так называется одна забавная новелла Андре Моруа о театре. Хотя по-настоящему великая актриса у него показана в другой вещи из того же сборника. «Фиалки по средам». Кстати, не в пример нашему спектаклю остроумная, легкая и в то же время необыкновенно трогательная вещь.

– У вас же о космосе.

– Тьфу на вас еще раз, мсье Гуров! Наш спектакль не о космосе. А о юношах, переживших вторую чеченскую войну.

Гуров вспомнил слова Полетучей о Тевсе.

– Кто автор пьесы?

– Сценарий основан на прошедшей в нулевых незамеченной пьесе Любови Озеркиной. Детской писательницы, помешанной на теме греха познания, детского послушания и прочего. Жуткая моралистка. Вроде бы известна по твоей части…

– Да. Она отсидела за доведение дочери до самоубийства.

– Ужас! Но вот вроде бы в конце нулевых она встретилась с выжившими солдатами и военкорами, и в ее голове родилась пьеса. Основная идея, что совсем молодых, не успевших пожить ребят забросили в мир войны, как в холодный космос. – Мария задумалась и решительно отодвинула от себя мороженое. – Все равно странная тетка и странный образ.

* * *

Когда Гуров и Мария пошли спать, безмятежный берег Волги у села Пристанного уже деловитыми шагами мерили облаченные в высокие кроссовки, разноцветные рашгарды и легинсы с черепами от Barka сестры Береговы. Выгонявшие коров деревенские с ленивым интересом стягивались посмотреть на это чудо, завидуя Вере Семеновне Барановой, живущей ближе всех от того места, где обнаружили порубленных лодочным мотором Радомира Грецева и Ивана Рюмина шестнадцатого июля две тысячи пятнадцатого года. Хватаясь за лицо и охая, под пристальным взором Лели старуха вспоминала тот злополучный четверг.

– Тогда, дочк, дождливое было лето. И они – вот те крест! – они не первый раз приехали.

– Вера Семеновна. – Леля кашлянула. В семье Береговых термины родства не использовались как обращения. – Почему не первый?

– Да кружили тут сначала на моторе, как вечерело, почти всю неделю перед этим, даже накануне вечером. А с ранья…

– Это что значит?

«Лексика, – скептически подумала Леля, – час от часу не легче».

– На зорьке… уже на веслах приехали. Проплыли вдоль бережка. Нашли самое не клевое место… – Старушка злорадно воодушевилась.