Расследования Екатерины Петровской и Ко. Том 2 - Татьяна Юрьевна Степанова

Но «Форд» снова газанул вперед, промчался под эстакадой. Клавдий опять нагнал их, прижал к обочине в начале Крымского моста. И в этот момент замешательства задняя дверь распахнулась и оттуда словно выпал какой-то клубок.

В суматохе, в свете фонарей, Клавдий сначала даже не понял, что это выпрыгнула Грета.

Она ударилась плашмя грудью о гранитный бордюр.

А «Форд» снова боком таранил подрезавший его внедорожник Клавдия и с ревом вырывался вперед — на мост.

И тут Клавдий увидел впереди синие сполохи — полицейская машина мчалась им навстречу по разделительной полосе, отчаянно сигналя в дополнение к сирене и пытаясь прорваться наперерез злостным нарушителям в плотном потоке запрудивших Крымский мост машин.

Полицейских заметил и водитель «Форда». Он начал сбавлять ход на середине моста, осознав, что очутился в ловушке. Вот он почти остановился на мосту и…

Клавдий дал по тормозам, выскочил из машины, бросился к «Форду». Он увидел Гаврилу за рулем.

Парень смотрел на него в упор, а потом резко вывернул руль, стараясь задавить преследователя — Клавдий отскочил в сторону.

И в этот момент мотор «Форда» снова взревел. Машина повернула почти под прямым углом, въехала на высокий бордюр, сбила ограждение и…

«Форд» с высоты моста ринулся навстречу черной воде.

Он падал почти вертикально.

Всплеск!

Желтые фары.

Серебристая крыша…

Вода сомкнулась.

Клавдий подбежал к ограде — «Форд» был уже внизу, опускался на дно.

Клавдий содрал с себя пиджак и прыгнул с моста в Москву-реку.

Мгновение он ничего не ощущал, лишь удар о воду, затем все его тело разом почувствовало ледяной холод осенней воды. Он нырнул — внизу под ним светили фары утонувшего «Форда».

Машина застыла в воде почти вертикально — багажник, задние колеса.

Клавдий ощутил, что ему не хватает воздуха в легких. Холод был нестерпимый. Вода сковывала его, словно это был холодный жидкий свинец. Чернильную темноту пронзали лучи все еще горевших автомобильных фар.

В их свете Клавдий увидел тело, безвольно парившее в воде рядом с открытой дверью машины. Нога Гаврилы зацепилась за ремень безопасности. Его рот был широко открыт в последнем крике, когда вода хлынула в легкие.

Клавдий сделал над собой титаническое усилие — рывком опустился ниже, схватил Гаврилу за руку и дернул, увлекая его за собой на поверхность.

Тело походило на манекен — никакого отклика, никакой воли к жизни. Все было уже кончено.

Рука утопленника выскользнула из руки Клавдия, и Гаврила начал медленно, как гигантская медуза, опускаться на дно.

Фары затопленного «Форда» погасли.

Клавдий очутился в кромешной тьме и рванулся к поверхности.

Через секунду он выскочил из воды, кашляя, фыркая как тюлень, почти не чувствуя свое окоченевшее, онемевшее тело.

Сверху, с моста, кричали люди.

Рядом с ним на воду шлепнулся деревянный спасательный круг.

Глава 50

Свадьба

С первыми настоящими заморозками листья на деревьях сквера почти облетели. Но ни один осенний лист по-прежнему не коснулся воды. В Патриаршем пруду отражались дома, небо, и что-то еще мелькало там, словно призрак в зеркале, — то, что боится слов и не терпит точных описаний, сохраняя зыбкость, тайную угрозу и обещание когда-нибудь вернуться вновь.

Кате казалось, что лучший выход — это глубоко нырнуть в Патриарший пруд, как нырял Клавдий Мирон Мамонт за уже мертвым Гаврилой, нашарить на бетонном дне пробку и выдернуть ее к черту — разом спустить стоячие воды, как спускают кухонную раковину, чтобы Патриаршая вода Козьего болота, пропитанная страхом, ложью, недомолвками, тайнами, липкой сладкой кровью сердечной мышцы и смрадом смерти, утекла прочь.

Прочь…

Подобные идеи посещают нас лишь во сне. Катя много, возможно, слишком много спала в эти дни, отрешаясь от всего.

Во сне словно невидимый сфинкс задавал ей странные вопросы, которые приходят на ум лишь на Патриарших и вроде как совсем не имеют отношения к текущим делам.

Какого цвета были глаза у нечеловека с тростью, одетого в серый костюм и берет, восседавшего у пруда на скамье, на которой никто не сидит? Один глаз — мертвый. А другой? Какого цвета — карий или зеленый? Или все вместе?

И куда откатилась та самая голова, отрезанная трамвайным колесом — на рельсы, которых вроде никогда и не было на Малой Бронной, или к ограде Патриаршего сквера?

Другую голову — голову Виктора Кравцова — криминалисты нашли в месте, указанном Гретой Кутайсовой. В лесу, ближе к Калужскому шоссе, в промоине под корнями старой березы, в нескольких сотнях метрах от места захоронения трупа. Голова, кисти рук, все то, что было удалено, чтобы тело Кравцова не опознали. Одна из главных улик.

— Такие преступления совершают только двадцатилетние, — сказал полковник Гущин, включая запись допроса Греты Кутайсовой. — Кто постарше сто раз бы подумал. А здесь — сплошной импульс и злость, смесь жестокости, наглости, страха разоблачения, дерзости, зачатков плана, везения и при этом редкой безалаберности и потери контроля над ситуацией. И еще, конечно, того, что было движущей силой всего.

— Что же это? — спросил Клавдий Мамонтов, хотя, как и Катя, знал ответ.

— Ревность и патологическая страсть. Что касается убийства Артема Воеводина — это абсолютно точно убийство по страсти. Причем он был объектом страсти обоих убийц. Но это не касается трех других жертв — там лишь попытка скрыть содеянное.

Вот так… Сложнейшее многослойное дело, сотканное из поразительных совпадений, тайн, намеренной и ненамеренной лжи свидетелей и информаторов, многозначительных умолчаний, ошибок, недомолвок, шантажа и старых грехов, Гущин объявлял убийством по страсти и ревности. Он любил лаконичные формулировки.

Они сидели в кабинете Гущина — Катя и Клавдий. Катя три дня не ходила на работу. Все эти дни она пряталась от жизни, от событий и в основном спала.

Больше всего ей хотелось, чтобы все, что они видели и пережили, чему стали свидетелями, осело на дно Патриаршего пруда, словно мутная взвесь. И тогда можно было бы уже судить беспристрастно, как и полагается тем, кто занят расследованием.

Когда она появилась в Главке, внешне вроде бы ничего не изменилось. Но в душе Катя знала: перемены произошли, и они глубоки.

О переменах свидетельствовала и крайняя скупость суждений обычно словоохотливого при полном раскрытии дела полковника Гущина, и странная, неподвижная тьма в серых глазах Клавдия Мамонтова. Он не мог простить себе того, что не вытащил Гаврилу из воды. Он считал это тем же самым — собственным поражением, личной катастрофой, как и в случае с работодателем, покончившим с собой.

Не было слов у